Уныние… Дошло наконец-то до меня, отчего самый тяжкий грех это. И правда – кому в голову грешить-то придёт, коли на сердце – радость, а в душе – равновесие, да светом чистым всё внутрях пронизано! А вот коли в унынии ты – вот тутоньки-то они, смертные да грязные, друг за дружкой-то, толкаясь, и лезут, и лезут. И зависть, и гордыня, и питиё чрезмерное, и блуд всякий… Оттого и бороться с унынием тем, так получается, труднее всего – слишком легко, как кажется, оно грехами иными «лечится».

А у иного вроде и крыша над головой есть, и без хлеба не сидит, и сам здоров, и родные с близкими в благополучии – а всё одно смурной какой-то ходит, недоволен вечно чем-то. А всё оттого, что желания у многих по большей части – досягаемые, «горизонтальные» что ли (в Париже побывал, с башней Эйфелевской сфоткался – и что?! Дом в Испании купил, переехал – а скрёб кошечный под сердцем никуды ни делся!). О «вертикали»-то редкий из нас задумывается. И даже задумавшись, ещё более редкий по «вертикали» этой вверх карабкаться начинает. Силушки для этого, да веры слишком многонько надоть. Оттого тех, кто осилит это, святыми и нарекают…
   
А Саровский-то, Серафим! И разбойничками покалечен, и есть пить нечего, а всё песни поёт! Все смеётся-радуется! И другим в уныние впадать не даёт. Великий подвиг это – уныние в себя не пускать…
   
А ещё полезно по сторонам далеко-далеко глядеть. Да в прошлое наше ли общее, своё ли собственное, родителей ли да дедов своих заглядывать – вот уж после чего унынию твоему меленькому местечка совсем не останется!  

А я вот песенку Сашину люблю вспоминать да напевать:

  …Да последним божись, что осталось на призрачном свете:
      Я люблю тебя, жизнь, как больные печальные дети. » 
                                                                             (Александр Гинзбург)