Дорога на работу. Как гадание на картах. Только всегда с одной и той же комбинацией и с полным набором протуберанцев судьбы человеческой. Сначала вокзал. И дальняя дорога. Железная. Прямая. Потом рынок – «золотовалюта». За ним – казенный дом. Тюрьма городская то бишь. А судьи где? А вот дальше по улице и суд. А еще подалее – дом, в котором живут непростые люди. Красивый. Опосля — бани. Как же без очищения-то? Ну, и под занавес, — магазин похоронных принадлежностей. И церквушка. Старенькая. Уютная. И совсем под завязочку — бюро ритуальных услуг. Уф-ф. Почти дошел. Вот и работка моя. Отделение реанимации одной из местных больниц.
Настя еще жива. Но шансов нет, ни единого. Живет только за счет аппаратной вентиляции да препаратов, поддерживающих сердечно-сосудистую систему. Почки уже отказали. Печень почти отказала. Кома глубокая. Зрачки широкие. Синяя. Отекшая. Все.
«А можно ее покрестить?» Это Настина мама спрашивает. Насте 10 месяцев, еще не крещеная. Конечно, можно. Успеет ли договориться с батюшкой?
Успели. Батюшка наш старый знакомый. Не первый раз в отделении. Все четко, заученно, но не торопясь, глубоко и честно. Бахилы с маской – священнику и маме. Ну, с Богом. Ушли они к Насте.
Вернулись в ординаторскую. Мамочка что-то на небеса пеняет. «Поможет ли Господь?» – батюшку спрашивает. У-ух, как он ей ответил! Даже я голову в плечи вжал. Во как! Правильный батюшка.
«Я побуду с ней еще немножко?» Это снова мама. Как будто у меня есть варианты ответов. Проводил ее опять к Насте. Взяла дочь за отекшую холодную ручку. Что-то шепчет, по головке гладит. Вышел с комом в горле. Двадцать лет в реанимации, а никак не привыкнуть. Пошел на крыльцо перекурить. Вот и батюшка собрался, уходит. «Знаете, доктор, у меня такое не часто бывает, но сегодня точно почувствовал, когда стоял с мамой у Насти в палате. Почувствовал: кто-то там еще присутствует. Да и не кто-то. Я знаю Кто…»
Трое суток после дежурства не был на работе. Даже не звонил. А что звонить? И так все ясно. Снова на дежурстве. Захожу в отделение – и точно: аппарат в Настиной палате не работает. Тихо. Но как-то странно смена ночная улыбается. И взахлеб, наперебой: «А мы ее еще ночью с аппарата сняли! И моча пошла! И глазами пилькает!»
Переводим Настю на долечивание и реабилитацию в другую клинику. Только толстенная история болезни да черные от некрозов (такая вот болезнь) кончики пальцев напоминают о том, о чем и напоминать нам не надо. Машина уже у крыльца. Пора. Сейчас придут Настю пеленать и закутывать. Зашел к ней попрощаться. Большая стала. Ей уже 11 месяцев исполнилось. «Ну что, Настюха, будем жить?» – вслух спрашиваю, улыбаюсь. А она неотрывно смотрит на меня. И вдруг прикрывает глаза и ме-е-едленно так кивает мне в ответ. Дескать, будем-будем! Снова открыла глазенки. И на меня, онемевшего, лука-а-во так смотрит. И лыбится. В полный с двумя зубешками рот.
Дорога домой. Улица Вольная. Навстречу люди с цветами. Четное количество. Колокол сегодня молчит. Звякнула лишь монетка в кружке у нищенки. На крыльце ритуального магазина мадам по телефону на цены жалуется. И веники у бани дорогие. Джипина со стеклами темными, мертвыми от дома красивого отъехала, грязью обрызгала. Ни на шаг не отступил. Даже не зажмурился. Привык. И у суда с тюрьмой шаг не ускорил, головы не опустил. Хотя и не зарекаюсь. У рынка настроение традиционно поднимается. «Золотовалюте» подмигнул. А вот и вокзал. И дальняя дорога. Железная. Прямая. И все-таки…
И все-таки – солнышко светит над всем этим. А Настя улыбается.