***
Быть, как все – не трудно.
Быть не обычным – тоже не сложно.
Труднее всего быть Буратиной с коротким носом.
***
Перед тем, как съесть Колобка,
Лиса попросила спеть его несколько раз.
Рыжая бестия…
Она ж выучила все слова наизусть!
***
Крот был слеп.
Но не был глуп.
Поэтому, он нисколько не удивился,
когда к нему вернулась Дюймовочка.
***
«Больше у тебя нет шансов», — думал энтомолог, прикалывая бабочку булавкой.
«Как будто у тебя они есть», — думала бабочка.
«Ой! Ну, слава Богу! Хоть мне не надо ни о чём думать!» — думала булавка.
***
Молния никого не видела.
Молния никого не слышала.
Правда, у Молнии был Гром.
Но он почему-то всегда опаздывал…
***
Удручает не то, что дорога и брод всё время одни и те же.
Удручает то, что даже река всё время одна и та же.
***
Мне кажется, у Бога будет ко мне очень мало вопросов по тому, что я писал в книгах.
Мне кажется, у Бога будет ко мне очень много вопросов по тому, что я писал на заборах.
***
Больше всего Сизиф любит сбегать с горы.
Голову запрокинет.
Руки, как крылья, за спину отведёт.
Глаза прикроет.
И бежит.
Визжа.
И матерясь.
За камнем.
***
Все внутренние стенки в бочке были исписаны мелким почерком.
И только на дне бочки Диоген написал лишь одно слово:
«ДНО».
***
Всякая неумеренность не приятна.
Но особенно — неумеренность в скорби.
***
Как же мы похожи с тобой, бабушка Серафима!
Я нынче в двух парах очков разглядываю картинки Брейгеля.
Ты тогда в двух парах очков перебирала гречку.
***
И у кого я только не спрашивал!
И у тополя.
И у ясеня.
И у дождя…
Один только Нарцисс правду сказал.
***
Синица уже всю руку изгадила.
***
Сделать правильный выбор – это не испытание.
Отсутствие выбора – вот это испытание.
***
Они всё у них забрали.
Почти всё.
Не стали отбирать только то, что самим им не было нужно.
Глубокую душевную боль.
И тонкий ум.
Боль.
И ум.
Они так и ответили им: «Больноумные!»
Хотя те даже и не думали спрашивать – «а за что?!»
А так.
Ни за что.
«Больноумные».
Вот за что.
И расстреляли.
Там сейчас красивые сосны растут. Одного возраста. Много-много.
А под соснами белые кресты. Одинаковые. Не сосчитать.
А под соснами и крестами лисичек и белых в августе – полным-полно!
А ещё они собирают там грибы.
И продают их на трассе.
Они до сих продолжают забирать у них всё, что может
пригодиться.
За исключением глубокой душевной боли.
И тонкого ума.
***
Тайна Джоконды не в том, «что было задумано».
Тайна Джоконды в том, «что получилось».
***
Думаешь, как назвать?!
Выбираешь имя?!
А назови – Вараввой. Не прогадаешь…
***
Сначала пчёлка угостила меня собственным мёдом.
Потом ты угостила меня чужим мёдом.
Затем я угостил самого себя купленным в магазине «Улей» медком.
Сегодня у меня есть скидочная карта в магазин «Улей».
Сегодня у нас с тобой нет нас с тобой.
И ещё иногда я очень люблю сочинять стихи про пчёлку.
***
У «простите меня» может быть много разных интонаций.
У «прощаю» — допустима только одна.
***
Меня уже не тревожит журавлиная песня.
Меня даже не волнует лебединая песня.
Но всё больше меня интригует песня Колобка.
***
Малевич написал «Конницу».
Моне написал «Лилии».
А бабушка Нина сказала своим сыновьям: «Вот тут, в шкапе, на этой полочке, лежит всё то, в чём и с чем вы меня к Боженьке отправите…»
Малевич оставил нам свою «Конницу».
Моне оставил нам свои «Лилии».
А бабушка Нина всё самое важное забрала с собой.
***
— Я бы на твоём месте, мальчик, был бы поуважительнее со старшими! – говорил я ему. –
И не стоял бы так, как ты сейчас передо мной, расставив ноги и засунув руки в карманы.
И не смотрел бы так нагло прямо в глаза пожилому человеку, не понятно чему в полный рот улыбаясь.
Где твоя почтительность?
Что за самоуверенность?
Что за наглость, в конце концов?!
Я подмигнул ему.
Себе. Четырнадцатилетнему.
И закрыл фотоальбом.
***
Когда Лёпа видел клин Улетающих журавлей, он, радуясь, запрыгивал в самую большую осеннюю лужу и начинал в ней плясать и громко смеяться.
Когда Лёпа видел клин Возвращающихся журавлей, он падал лицом в весеннюю грязь, шлёпал по ней ладонями и истошно рыдал.
В деревне уже давно никто не обращал внимания на повторяющиеся весенне-осенние странности Лёпы-дурачка.
Только мальчишки по привычке продолжали лениво бросать в него сухие коровьи какашки.
***
Она называла его — мой Гамлет.
Он называл её — моя Ромашка
Они жили долго. И счастливо.
И умерли в один день.
***
Если бы меня моя мама назвала Адамом — мне было бы проще.
Если бы меня моя мама назвала Соломоном — мне было бы ещё проще.
Но меня моя мама назвала Алексеем.
И я, таки, ничего уже не могу понять!
***
У вопросов, которые мы задаём в своей жизни, обязательно должен быть один, такой же, как и выстрел.
Контрольный.
***
С невысказанным — тяжело жить.
С высказанным — будет тяжело помирать.
Мне так кажется…
***
(разглядывая картины Нино Чакветадзе и ту, где «мальчик с воронёнком в лодочке плывут»)
— Ты тоже хочешь стать большим и сильным?
— Н-н-нда.
— Но всё-равно мы всегда будем вместе?
— Н-н-нда.
— И ты меня никогда не покинешь?
— Н-н-нда.
— И будешь рядом, если со мной случится беда?
— Н-н-нда.
— Какой же ты добрый и надёжный, Чёрный Воронёнок!
***
— Не-а, лично Я тебя очень даже понимаю! – говорил Он во сне Велимиру,- Но они тебя не поймут! Уж поверь Мне! Они и Меня-то до сих пор не поняли…
Вздохнул. И добавил:
— На твоём языке можно только Здесь разговаривать…
Велимир проснулся. Положил всё самое главное в старую наволочку. И ушёл.
Не оставив тропинки.
***
Приболел.
Бывает.
В отдельной комнатке изолировал себя. Дабы тебя не заразить.
Сидим вот, одни, поём. С Булатом Шалвовичем. Громко поём. Я даже, по-моему, немножко громче пою, чем Булат Шалвович:
«А молодой гуса-а-а-ар
В Амалию влюблёны-ы-ый
Он всё стоит пред не-е-е-ей
Коленопреклонённы-ы-ы-ый…»
А ты стоишь с другой стороны, лоб к дверному стеклу прижав, слушаешь…
Э-э-э, да ты, по-моему, шмыгаешь носом?
Неужели всё-таки заразил?!
***
Человеческому лицу надо бы быть не на голове, где мозг.
Человеческому лицу надо бы быть на груди.
Там, где сердце.
***
Обучающих воевать – будет судить Бог.
Обучающиеся воевать – осудят себя сами.
Уже воюющих – нет смысла осуждать.
***
Он был, как все.
Он жил, как все.
Он работал, как все
Он ел, как все.
Он одевался, как все.
Он радовался, как все.
Он горевал, как все.
Он и умер, как все…
И только одно отличало его от всех остальных.
Он никогда не считал «ку-ку».
***
— А ты кто? Роза? – спросила Ромашка.
— А может, ты репейник? – спросил Василёк.
— Не-а, ты, наверное, чертополох, да? – спросил Колокольчик.
— Я, я знаю кто ты! Мне рассказывали! Ты – кактус! – закричал Лютик.
«Достали, суки… Будь я помоложе, я бы вам, сявкам, показала бы сейчас «кактус», бля…» — думала заросшая травой, старая, ржавая колючая проволока.