***

                        (Диме Новикову

                       да Морю Белому)

 

Отлив был мощен и ожидан.

До Белых вод – долины даль.

Пока я дну, подморью выдан –

Следами крою литораль.

 

А там, на гóломяни, волны

Качают след ноги босой.

А там, за гóломянью, скромный

Взлетает шарик голубой…

Хайга — в позднесредневековом искусстве Японии – лаконичная и эмоциональная форма живописи, в которой художники стремились до­стичь полной адекватности с лири­ческим
японским трехстишием хайку. (см. на сайте раздел «Хайга»)

***
Счастье — это не пойманная рыба.
Счастье — это приснившиеся после этого львы.

***

И у верующего в Бога врача, и у неверующего — всё получается одинаково.
Вот только неверующий наивно полагает, что он всё сделал сам.
Дурачок.

 

***
Выбросил гусеницу.
Отпустил бабочку.
Надоели. Всё ясно. Не интересно.

Вот сижу теперь. Развлекаюсь с коконом.

***
Такой не навязчивый ты.
Не заметный до поры.
Но всегда рядом.
Пальчиком в бок ткнёшь, когда в авто я пристегнуться забуду.
За плечо придержишь, остановишь, на грабельки мне укажешь.
Погрозишь, по темечку моему постучишь, когда гадость какую-нибудь в тело своё положить захочу.
За шкирку схватишь меня, на краю, вдруг, оказавшегося.
Злюку какого нейтрализуешь, на меня покушающегося.
Умница ты какой.
И всегда рядом.
Бережёшь всё меня, бережёшь зачем-то…

А помнишь, как ты возмутился, когда я попробовал не послушаться тебя?!
Ка-а-ак ты тогда крыльями-то захлопал!

***
Человек – стало звучать слишком гордо.

А может лучше снова рыбу?! – подумали Ловцы, доставая пустые сети.

***

Семён жил один в лесу и сильно радовался и веселился.

Его веселила монотонная песня кукушки.

Его веселило ночное уханье филина.

Его веселили улетающие осенью журавли.

Его веселила выплывающая над лесом полная грустная луна.

И вой одинокой волчицы на эту самую луну радовал его и веселил.

 

Тоску и печаль наводили на Семёна только муравейники.

 

***

Журавль – птица не перелётная.

Журавль – птица улетающая.

И улетают журавли круглый год.

Каждый день.

И песня их звучит постоянно.

Хотя, нет.

Иногда, всё-таки, они ненадолго замолкают.

И даже чуть-чуть грустно так улыбаются…

 

Когда видят летящих на встречу аистов.

 

***

Шли по дорожке большие, сильные и добрые Колобок и Ворона.

Навстречу им – маленькая, слабая и злая Лисичка.

Ничего не сделали Лисичке Ворона и Колобок.

Ничего у неё не отобрали.

Просто твёрдо так сказали:

«Пой, с..!!! Пой, б…!!! Пока не охрипнешь!»

 

Вот так добро победило зло

 

***

Он очень внимательно ознакомился со всем, что было написано и сказано великим писателем.

Подумал.

Перечитал ещё раз.

Погладил длинную седую бороду.

И зачеркнул всё.

Крест-накрест.

Посмотрел писателю в глаза.

И разрешил взять ему с собой только два слова.

Первое и последнее.

«Мама».

И «Простите».

 

***

«Дом», «сын», «дерево»…

Есть ещё очень много синонимов у слова «шинель».

(Акакий Акакиевич, из «Посмертного»)

 

***

Куполов на храме семь.

Семь синих куполов.

Под семью крестами.

И ещё один крест.

Золотой.

На толстом грязном шнурке.

Всё это размещено на старой впалой с седыми волосами покрытой шрамами груди.

Руки тоже крестом раскинуты – сёстры с венами работают.

— Как звать-то тебя?

— Алексей, — еле выдавил.

И добавил, фиксой золотой блеснув:

— Человек Божий.

 

И ведь прав…

 

***
Ради красного словца не губите смоковницу.
Не наше это дело.

 

***
Не ждите любви от ушедшего гулять по тёмным аллеям.

 

***

Что-то новое можно сказать только в собственной молитве.

***
Настоящая любовь начинается, когда у неё исчезает предлог «к».

 

***
От ошибки врача можно страдать только до смерти.
От ошибки психолога, возможно, будешь мучиться и после неё.

 

***
Не страшен ветер
Жёлтым одуванчикам.
Вино да венки.

***

Поздняя осень.

Раскачивает ветер

Пустые качели.

***

Люблю порядок.

Чистой тряпочкой с грехов

Протираю пыль.

***

Плыть. Или не плыть.
Гуляю вдоль берега
Багровой реки

***

Чернильный крестик.
Не забуду никогда.
А что — не помню.

***
Вся жизнь — литораль.

До Белого прилива

Ходим и ходим…

***

Лёгок на подъём.
Звонарю-послушнику
Каждый спуск в тягость.

***

Не шуми листвой.
Всё увидит Боженька
И на твоём пне.

***

Любит-не-любит.
У всех наших ромашек
Лепестков нечет.

***

Один на краю.
Наконец-то нашёл я
с кем поговорить.

***

Всё. Хватит.

Хватит уже выпендриваться.

Хватит уже строить из себя непонятно что.

Хватит уже типа «философствовать», всякой там фигнёй башку забивать и других грузить.

Хватит.

Проще надо быть.

Просто делать хорошие дела.

И просто не делать дела плохие.

Просто ходить на работу. И честно её выполнять.

Просто ездить по выходным на природу. Или ходить в театр. Или в гости. Или читать хорошие книжки. И смотреть хорошие фильмы.

Просто надо без умничанья и искренне сопереживать чужому горю.

Просто надо искренне радоваться чужой радости.

Просто не надо своей интонацией и враньём о занятости давать понять своим дочерям или своему брату, звонящим из других городов, или звонящим тебе друзьям-приятелям, что тебе не досуг с ними разговаривать. Раз они звонят тебе, значит ты им зачем-то нужен. Поговори с ними.

Просто не надо быть равнодушным к своей стране и к тому, что в ней происходит. И хотя бы просто не любить Путина. Ну, или не любить тех, кто не любит Путина. На выбор.

Да, и ещё не надо морщиться и кривить рот, когда, переключая каналы, натыкаешься, вдруг, на Петросяна или Киркорова. Их многие любят. И те, кто их любит, такие же люди, как ты. Не хуже тебя.

Вот, как надо!!!

Вот, как!

Вот …

 

Бл….ь!

Не получается…

***
Этот огонёк был так привлекателен, что рядом с ним падали обгоревшие гусеницы.
***
Амбициям надо учиться у попугаев.
Борьбе с амбициями надо учиться у пони.

Подробнее →

***

… и ответил мне меняла: «Будь ты проще.

Муть какую-то всё пишешь, я не знаю…

Мой совет тебе – иди-ка ты на площадь

И спроси-ка там бродягу Николая.

 

Ходит он по лавкам разным, по трактирам,

Вывески малюет за ночлег и ужин.

Ты к простым, аляповатым тем картинам

Подписи придумывать простые сдюжишь?

 

Сдюжишь – вот тогда тебе и полегчает!»

Я отправился на площадь утром ранним.

«Можно с Вами мне?» — спросил я Николая.

«Отчего ж нельзя…» — ответил Пиросмани.

(Нико Пиросмани «Холодный пиво» вывеска, год неизвестен)

Подробнее →

***

Их было только трое.

Один любил говорить на эту тему.

Другой не любил.

Третий об этом молчал.

 

Один серьёзно говорил на эту тему.

Другой не серьёзно.

Третий об этом молчал.

 

Один верил в то, что говорил.

Другой не верил.

Третий молчал.

 

Так и прожили они всю жизнь втроём.

У четвёртого.

Подробнее →

***

Пьём на брудершафт.

Кубики льда остались

В пустых бокалах.

Подробнее →

***
Нам совершенно не достаточно Твоего внимания к нам, Боженька.
Нам ещё отчего-то очень, очень-очень нужно внимание –
дочки Маши,
сына Паши,
внучки Даши,
брата Гены,
сестры Лены,
друга Толи,
соседа с верхнего этажа Коли,
соседки с нижнего этажа Оли,
а также коллег с работы Ивана Петровича и Марьи Ивановны.
Ну, и конечно же – той самой симпатичной девушки, которую мы встречаем каждое утро в подъезде, имени которой мы не знаем, и которая никогда не реагирует на наше ей приветствие.
Вот такие мы у Тебя получились, Боженька.
Вот такая у нас к Тебе получается верушка.

***
Сначала она приняла набранную мной ванну с морской солью и розовой пеной.
Потом она надела подаренное ей мною воздушное белоснежное платье.
Потом я сам тщательно расчесал её длинные густые волосы.
Потом я усадил её в мягкое кресло и обложил белыми подушками
Потом я сделал ей маникюр.
Потом я сделал ей педикюр.
Потом я подал ей бокал дорогого красного вина.
Потом я поднёс к ней большое зеркало.
Она глянула.
Цикнула зубом
Поставила бокал на пол.
Высморкалась в ладонь.
Вытерла ладонь о платье.
— Не-а… Пустое… Ничего у нас с тобой не выйдет… — сказала она мне, моя Совесть, зло обкусывая наманикюренные ногти.

***
Подающему надежды нужно немало времени перед тем, как показать себя.
Талантливому нужно немного времени перед тем, как показать себя.
Очень талантливому не нужно времени перед тем, как показать себя.
А вот гениального – вообще время не интересует.

***
Мало разницы между высохшим колодцем и вырытой ямой.
Но как же много разницы между вырывшим колодец и вырывшим яму.

***
Главное отличие Карлсона от нас – это не пропеллер.
Главное отличие Карлсона от нас – это его гениальное умение вовремя улетать и вовремя возвращаться.

***
Самые главные слова свои нельзя записать самому.
Самые главные слова твои запишут другие.

***
(вставляя в рамку собственный «Автопортрет с граблями»)

Вступающий на дорогу к Храму – выбирает верный путь.
Вступающий на дорогу к Храму повторно – выбирает единственно верный путь.

***
(«ой, какой же ты толстый!» — глядя на когда-то любимый роман Ирвина Шоу)

«Царь зверей» — львы никогда так не говорят о себе.
«Царь зверей» — так только говорят о себе молодые львы.

***
Когда после смерти голубя в следующей своей жизни он стал злым бездомным котом, он с удовольствием и без особого труда ловил их, разжиревших и уже почти не умеющих взлетать, и терзал зубами. Он не глотал их, хоть и был голоден. Выплёвывал.
Когда после смерти кота он стал красивым породистым терьером, он без всякого желания догонял кошек и лениво сдавливал им горло. А потом вяло размыкал челюсти. Когда переставал чувствовать пульсацию на сонной.
Когда после смерти пса он стал человеком, он посадил свою собаку на цепь. И стал писать. Он думал, что что-то писать, это лучше, чем что-то делать.
Когда после смерти человека он, наконец, снова стал голубем, он взлетел над пьедесталом и с трудом устроился на своей предыдущей гладкой и скользкой мраморной лысине.
И с удовольствием покакал.

***
Глаза у Иванова не были наполнены вселенской грустью.
Это вселенская грусть была наполнена глазами Иванова.
Иногда Иванову даже казалось, что до Слова была именно его грусть.
Когда Иванов всё это понял, на его грустном лице, наконец, промелькнула улыбка.

***
— У-у-у, ты моя маленькая! — он опустился на колени, взял её на руки.
— У-у-у, ты моя сладенькая! — он поднёс её к лицу, поцеловал в тёплый нос.
— У-у-у, ты моя хорошенькая! — он пощекотал её своими усами, пощекотал себя её усами.
— Ну, беги, беги… Я никому не скажу, что нашёл тебя.
Он опустил чёрную кошку на пол. И вышел из тёмной комнаты, закрыв за собой дверь.

***
(обучаясь удовлетворяться от обыденного)

Не завидую покоряющим вершины.
Завидую покоряющим подножия.

***
Лучше всего сегодня понимают Александра Сергеевича не потомки Пушкина.
Лучше всего сегодня понимают Александра Сергеевича потомки Арины Родионовны.

***
После сожжения за них Джордано Бруно и отречения от них Галилео Галилея Земля и Солнце очень спокойно продолжают своё движение в том же направлении и с той же скоростью.

***
Гении – это такие дяди и тёти, которых даже Бог иногда позволяет Себе цитировать.

***
Я настолько сильно не хочу думать, говорить и писать о политике и политиках, что на месте некоторых политиков я бы уничтожил меня в первую очередь.

***
Перед тем, как посадить в свою лодку умершего реаниматолога, Харон до изнеможения катает его на колесе обозрения.

***
Произведения бывают «великие» и «не очень…»
У тех, которые «не очень…», есть только один минус.
Это – наличие «великих».

***
Поэзия, это что-то вроде лубочных картинок по философским произведениям.
Ну, типа, как Коэльо – «Кастанеда для детей».

***
Один желает мне «здоровья и долгих лет жизни».
Другой — «чтоб ты поскорее сдох».
Ни тот, ни другой при этом понятия не имеют, что меня ждёт на самом деле после исполнения его пожелания.
И тот и другой должны обняться.
И уйти, позабыв обо мне.

***
(значительно сокращая список дел на завтра)

В жизни нет ничего вернее, продуктивнее, успокоительнее, позитивнее, оптимистичнее, даже веселее, в конце концов, — чем они.
Чем они.
Постоянные мысли о смерти.

***
Лично у меня к небу, как к таковому, нет никаких вопросов.
У меня есть вопросы только к облакам и журавлям.
Ну, и есть ещё один маленький вопросик к жаворонку.
По поводу его дурацкой утренней песенки.

***
Подведение итогов, осмысление пройденного пути, наше «избранное» и наше «полное собрание», завещание, «дом-сын-дерево», слепки со следов и лиц наших и т.д. и т.п…
Какой ужас!
И это всё, до чего мы с вами смогли додуматься за тысячи лет после Блудного сына и Вараввы?!
Какой ужас…
Как стыдно…
А Гоголь-то, а?! Какой умничка! Великой силы и мужества оказался!
Человечище!!!

***
Верила волна
Что не застынет вовек.
Сфотографировал.

***
Опять — не один…
Вот — солнца луч. Вот — твоё
Отражение.

***
Старею потихоньку.
Всё меньше пугает время.
Всё больше радуют птицы.

***
Чьи-то камешки.
А может быть, и мои.
Из несобранных.

***
И мост не нужен.
Отмой меня добела,
Чёрная речка.

***
Полна голова!
Свою благодарность шлю
Пустой кормушке.

***
Боюсь, растаю…
Бабой снежной приглашён
На белый танец.

***
Скоро Новый год…
Злому пню еловому
Не верит ёлка.

***
Заброшенный дом…
В пустом углу тихонько
Молится ветер.

 

РАЗГОВОР

— … я еще не хочу умирать… — говорил он, опускаясь в её углу на корточки.
— … у тебя телефонов моих номера… — шептал он, приваливаясь к ней спиной и прижимая колени к груди
— … у меня еще есть адреса… — бубнил он, поднимая воротник.
— … по которым найду … — только и успел, засыпая, подумать он, наконец устроившись в ней поудобнее и спрятав нос под левым отворотом ветхого пальто.
— Мертвецов голоса, — закончила она, нежно покачав обрезанным проводом над его головой.
Над ним.
Бездомным.
Она.
Старая телефонная будка.
Чудом сохранившаяся на углу Советской и Заречного переулка.

***
Такое тепло он испытывал только один раз в жизни.
Тогда.
От груди матери.
И вот – сегодня.
От этого.
Падающего на него.
С вечнозелёной ели.
И уже не тающего.
Снега.
Две луны накрыл
Уставшими веками.
Одинокий волк.

***
Разными следами покрыта память моя…
Чаще всего встречаются — «Коля плюс Света» и другие надписи на трудно доступных скалах памяти моей.
Реже — всякие татуировки, вроде «Лёха», «Таня» и «1965» на груди и ладонях памяти моей.
Совсем редко — долговечные наскальные рисунки в пещерах памяти моей.
Но больше всего, конечно, — магнитиков на холодильной дверце моей памяти.

***

* Не желающий воевать не станет говорить.
* «Другая щека» и молчание – громче крика.
* Для мщения достаточно слабости.
* Сила нужна для прощения.

***
— Ну, как?! – спросила утром после короткого совместного полёта бабочка, сползавшую с её спины обкакавшуюся гусеницу.
,- Ну, как?! – спросила днём гусеница, пытавшуюся за ней поползти и в кровь стёршую свои крылышки бабочку.
— Ну, как?! – спросил вечером дымок, поднявшийся от огонька свечки сразу после слишком близко подлетевшей к нему бабочки.
Наступившая ночь никого ни о чём уже не спрашивала.
Это стали делать со следующего наступившего утра новые бабочка, гусеница и дымок.

***
… и тогда, наконец, я смогу написать для тебя большую-большую поэму.
О любви.
И о тебе.
И ты будешь читать её.
И улыбаться.
А потом мы будем вместе много раз перечитывать её.
И вместе улыбаться.
Я обязательно напишу такую поэму.
Там.
На мокром песке.
Между двумя набегающими волнами.

***
Всё реже задумываюсь над прочитанной страницей.
Всё чаще «зависаю» над прочитанной строкой.
И почти всегда уже «туплю» над прочитанным словом.

***
Пчёлка подлетела к улью и давай крутить перед ним всякие пируэты и фигуры.
Высыпали все пчёлы наружу. Смотрят. Пытаются понять – где она мёд нашла и куда им лететь?
Ни хрена понять не могут.
Позвали тогда пчёлы матку.
Матка поглядела на движения прилетевшей пчёлки, склонив голову в сторону. Поглядела ещё, склонив голову в другую сторону. Пожала отсутствием плеч. И уползла обратно в улей. По важным маткиным делам.
Позвали тогда пчёлы папку.
Папка был самым умным в улье. Но и он ничего понял. Ничего объяснить пчёлам не смог.
Тут на солнышко, позагорать, трутень выполз. Посмотрел на пчёлку. Разулыбался. Похлопал даже ей второй парой лапок. К пчёлам повернулся и сказал:
— Да успокойтесь вы, блин! Всё нормально! Расслабьтесь! Не заморачивайтесь!
Поглядел ещё на пчёлку. Поулыбался ещё. Похлопал ей ещё. И добавил:
— Да она, эта, как его, просто тупо танцует! Ну, типа для себя… Ну, эта, хорошо ей, типа…

***
Обучаю себя не говорить навзрыд.
Приучаю себя навзрыд думать.

***
Глядящим в глаза не изменяет зрение.

***
Роса застыла. Не дрожит.
Не тая – маясь.
Над Белым вороном кружит
Чёрный аист.

***
Смотрю в чистый лист.
Чего-то не хватает.
Голубя сделал.

***
Отчалил Харон.
Шлёт воздушный поцелуй
Провожающим.

***
И светлеет ночь
И тускнеет на стуле
Белое платье.

***
Предрассветный сон.
На груди твоей лежит
Отдыхает крест.

***
Хмурое утро.
Где был зайчик солнечный —
Паучок сидит

***
Знакомый бульвар.
У юной шарманщицы
Глаза дедушки.

***
«Прости…» «И ты прости…»
Два сигаретных дымка
В одном облачке.

***
Ещё стаканчик…
Пью сакэ. Больше не жду
Алых парусов.

***
Dum spíro, spéro…
Как же мне скучно с тобой,
Последний патрон.

***
Узор на стекле.
Не завидует мороз
Висящим в Лувре.

***
Мы тоже уснём.
И свет у нас погаснет.
Только в час иной

***
Нет, не осилю…
Даже и к тени храма
Трудна дорога.

***
Путаюсь в словах.
Каляки-маляки мне
Предпочтительней.

***
И будет утро?!
Никого не пугает
Тень командора.

***
Выпиты до дна.
Больше всего памяти
В пустых бокалах.

***
Осенний закат.
У длинной тени моей
Короткая жизнь.

***
Мы тоже уснём.
И свет у нас погаснет.
Только в час иной.

***
Быть, как все – не трудно.
Быть не обычным – тоже не сложно.
Труднее всего быть Буратиной с коротким носом.

***
Перед тем, как съесть Колобка,
Лиса попросила спеть его несколько раз.
Рыжая бестия…
Она ж выучила все слова наизусть!

***
Крот был слеп.
Но не был глуп.
Поэтому, он нисколько не удивился,
когда к нему вернулась Дюймовочка.

***
«Больше у тебя нет шансов», — думал энтомолог, прикалывая бабочку булавкой.
«Как будто у тебя они есть», — думала бабочка.
«Ой! Ну, слава Богу! Хоть мне не надо ни о чём думать!» — думала булавка.

***
Молния никого не видела.
Молния никого не слышала.
Правда, у Молнии был Гром.
Но он почему-то всегда опаздывал…

***
Удручает не то, что дорога и брод всё время одни и те же.
Удручает то, что даже река всё время одна и та же.

***
Мне кажется, у Бога будет ко мне очень мало вопросов по тому, что я писал в книгах.
Мне кажется, у Бога будет ко мне очень много вопросов по тому, что я писал на заборах.

***
Больше всего Сизиф любит сбегать с горы.
Голову запрокинет.
Руки, как крылья, за спину отведёт.
Глаза прикроет.
И бежит.
Визжа.
И матерясь.
За камнем.

***
Все внутренние стенки в бочке были исписаны мелким почерком.
И только на дне бочки Диоген написал лишь одно слово:

«ДНО».

***
Всякая неумеренность не приятна.
Но особенно — неумеренность в скорби.

***
Как же мы похожи с тобой, бабушка Серафима!
Я нынче в двух парах очков разглядываю картинки Брейгеля.
Ты тогда в двух парах очков перебирала гречку.

***
И у кого я только не спрашивал!
И у тополя.
И у ясеня.
И у дождя…
Один только Нарцисс правду сказал.

***
Синица уже всю руку изгадила.

***
Сделать правильный выбор – это не испытание.
Отсутствие выбора – вот это испытание.

***
Они всё у них забрали.
Почти всё.
Не стали отбирать только то, что самим им не было нужно.
Глубокую душевную боль.
И тонкий ум.
Боль.
И ум.
Они так и ответили им: «Больноумные!»
Хотя те даже и не думали спрашивать – «а за что?!»
А так.
Ни за что.
«Больноумные».
Вот за что.
И расстреляли.
Там сейчас красивые сосны растут. Одного возраста. Много-много.
А под соснами белые кресты. Одинаковые. Не сосчитать.
А под соснами и крестами лисичек и белых в августе – полным-полно!
А ещё они собирают там грибы.
И продают их на трассе.
Они до сих продолжают забирать у них всё, что может
пригодиться.
За исключением глубокой душевной боли.
И тонкого ума.

***
Тайна Джоконды не в том, «что было задумано».
Тайна Джоконды в том, «что получилось».

***
Думаешь, как назвать?!
Выбираешь имя?!
А назови – Вараввой. Не прогадаешь…

***
Сначала пчёлка угостила меня собственным мёдом.
Потом ты угостила меня чужим мёдом.
Затем я угостил самого себя купленным в магазине «Улей» медком.
Сегодня у меня есть скидочная карта в магазин «Улей».
Сегодня у нас с тобой нет нас с тобой.
И ещё иногда я очень люблю сочинять стихи про пчёлку.

***
У «простите меня» может быть много разных интонаций.
У «прощаю» — допустима только одна.

***
Меня уже не тревожит журавлиная песня.
Меня даже не волнует лебединая песня.
Но всё больше меня интригует песня Колобка.

***
Малевич написал «Конницу».
Моне написал «Лилии».
А бабушка Нина сказала своим сыновьям: «Вот тут, в шкапе, на этой полочке, лежит всё то, в чём и с чем вы меня к Боженьке отправите…»
Малевич оставил нам свою «Конницу».
Моне оставил нам свои «Лилии».
А бабушка Нина всё самое важное забрала с собой.

***
— Я бы на твоём месте, мальчик, был бы поуважительнее со старшими! – говорил я ему. –
И не стоял бы так, как ты сейчас передо мной, расставив ноги и засунув руки в карманы.
И не смотрел бы так нагло прямо в глаза пожилому человеку, не понятно чему в полный рот улыбаясь.
Где твоя почтительность?
Что за самоуверенность?
Что за наглость, в конце концов?!
Я подмигнул ему.
Себе. Четырнадцатилетнему.
И закрыл фотоальбом.

***
Когда Лёпа видел клин Улетающих журавлей, он, радуясь, запрыгивал в самую большую осеннюю лужу и начинал в ней плясать и громко смеяться.
Когда Лёпа видел клин Возвращающихся журавлей, он падал лицом в весеннюю грязь, шлёпал по ней ладонями и истошно рыдал.
В деревне уже давно никто не обращал внимания на повторяющиеся весенне-осенние странности Лёпы-дурачка.
Только мальчишки по привычке продолжали лениво бросать в него сухие коровьи какашки.

***
Она называла его — мой Гамлет.
Он называл её — моя Ромашка
Они жили долго. И счастливо.
И умерли в один день.

***
Если бы меня моя мама назвала Адамом — мне было бы проще.
Если бы меня моя мама назвала Соломоном — мне было бы ещё проще.
Но меня моя мама назвала Алексеем.
И я, таки, ничего уже не могу понять!

***
У вопросов, которые мы задаём в своей жизни, обязательно должен быть один, такой же, как и выстрел.
Контрольный.

***
С невысказанным — тяжело жить.
С высказанным — будет тяжело помирать.
Мне так кажется…

***
(разглядывая картины Нино Чакветадзе и ту, где «мальчик с воронёнком в лодочке плывут»)

— Ты тоже хочешь стать большим и сильным?
— Н-н-нда.
— Но всё-равно мы всегда будем вместе?
— Н-н-нда.
— И ты меня никогда не покинешь?
— Н-н-нда.
— И будешь рядом, если со мной случится беда?
— Н-н-нда.
— Какой же ты добрый и надёжный, Чёрный Воронёнок!

***
— Не-а, лично Я тебя очень даже понимаю! – говорил Он во сне Велимиру,- Но они тебя не поймут! Уж поверь Мне! Они и Меня-то до сих пор не поняли…
Вздохнул. И добавил:
— На твоём языке можно только Здесь разговаривать…
Велимир проснулся. Положил всё самое главное в старую наволочку. И ушёл.
Не оставив тропинки.

***
Приболел.
Бывает.
В отдельной комнатке изолировал себя. Дабы тебя не заразить.
Сидим вот, одни, поём. С Булатом Шалвовичем. Громко поём. Я даже, по-моему, немножко громче пою, чем Булат Шалвович:
«А молодой гуса-а-а-ар
В Амалию влюблёны-ы-ый
Он всё стоит пред не-е-е-ей
Коленопреклонённы-ы-ы-ый…»
А ты стоишь с другой стороны, лоб к дверному стеклу прижав, слушаешь…
Э-э-э, да ты, по-моему, шмыгаешь носом?
Неужели всё-таки заразил?!

***
Человеческому лицу надо бы быть не на голове, где мозг.
Человеческому лицу надо бы быть на груди.
Там, где сердце.

***
Обучающих воевать – будет судить Бог.
Обучающиеся воевать – осудят себя сами.
Уже воюющих – нет смысла осуждать.

***
Он был, как все.
Он жил, как все.
Он работал, как все
Он ел, как все.
Он одевался, как все.
Он радовался, как все.
Он горевал, как все.
Он и умер, как все…
И только одно отличало его от всех остальных.
Он никогда не считал «ку-ку».

***
— А ты кто? Роза? – спросила Ромашка.
— А может, ты репейник? – спросил Василёк.
— Не-а, ты, наверное, чертополох, да? – спросил Колокольчик.
— Я, я знаю кто ты! Мне рассказывали! Ты – кактус! – закричал Лютик.
«Достали, суки… Будь я помоложе, я бы вам, сявкам, показала бы сейчас «кактус», бля…» — думала заросшая травой, старая, ржавая колючая проволока.

***
Сначала в горах зазвучал печальный дудук.
Почти сразу же, где-то в тундре проснулся мудрый варган.
К ним из-за моря и пустыни присоединилась одинокая скрипка.
Откуда-то издалека стал тихонько задавать ритм монотонный там-там.
И потом уже тут, где-то совсем рядом, подала голос заонежская вопленица…
«Ну, и что им всем ещё надо, Господи?!» — думал Господи, то закручивая в жгутик, то раскручивая несколько волос в бороде.
Ему так не хотелось быть Единственным Слушателем этого Маленького оркестрика.

***
— А покатай-ка меня, Ослик! — сказал Мотылёк.
— Да не вопрос! Садись. Прокачу, — сказал Ослик. — Всё-равно больше никто не хочет на мне кататься.
— А почему, Ослик? Потому что ты — упрямый?
— Да нет, — улыбнулся Ослик. — Просто я всё-время выхожу на одну и ту же дорогу.
Как и всегда, у Ворот было многолюдно…

***
— У тебя какой цветочек вырос?
— У меня – незабудка! А у тебя?
— А у меня – ромашка!
— Хорошо-то так…
— Хорошо…
Они помолчали.
— Ты ему что-нибудь скажешь?
— Не-а! А ты?
— И я ничего не скажу.
Опять замолчали…
Рядом с его незабудкой и её ромашкой я положил по два своих искусственных цветка.
А что я ещё могу сделать?!

***
Как же я хочу туда,
Где едят с рук седые во́́роны,
И танцуют в тишине старые шарманщики.

***
«Шарики лопаются всегда. Особенно голубые», —
старенький седой Иа написал это на бумажке.
Достал из горшочка любимый лопнувший шарик.
Привязал к нему бумажку.
И отпустил их в небо.

***
А Там — в Одно Большое слили всех их.
И не узнаешь Там, кто — Пушкин, а кто — Блок,
Кто — Лев Толстой, кто — Зощенко, кто — Чехов…
А кто — Ашур, их чистильщик сапог.

***
Рукой бесцельно
я вожу по краю
окаменевшей простыни.
Покров —
не нарушаем больше —
разделяет
молчанье сердца
с тиканьем часов.

***
Не первый первый снег. Очерчены вороны.
Крапивы стебли гнутся, но стоят.
Безмолвный крик трубы, бездымной и бездомной.
Ну, здравствуй, что ли, родина моя…

***
Я тень свою зазнайством не обижу.
Люблю её, как самоё себя.
Один лишь только минус в ней я вижу.
Всего один. И этот минус — я.

***
Блуждать в потёмках не опасно.
Пусть мир чужой вас не тревожит.
Вокруг туманов много разных.
Но в каждом есть свой добрый ежик.

***
Сжигают мусор. На погосте дымно.
И чей-то конь — вон там! — как будто бледный…
Важнее дома, дерева и сына
Рубашка белая да крестик медный.

***
Талантливое — вызывает восторг.
Гениальное — недоумение… Ну, а потом уже — и восторг!