/ Не песни

**

 

                                                     КУПЛЕТ ВТОРОЙ

 

                                                  «до»

 

 

                                        1

 

   Море, как море. Как всегда, неповторимое. Пасмурно. Мелкий дождик. Штормит.

Название и цвет моря – одно слово.

   Метрах в ста от кромки воды (в отлив – в ста  пятидесяти) –

ансамбль из одинаковых бетонно-стеклянных коробок. На крыше каждой коробки

большими (фанерными?) буквами – названия: «Штормовой», «Звездный»,

«Мирный». К этому комплексу со стороны бескрайних  (для взгляда)

 виноградников ведет полукилометровая, прямая, широкая, одномоментно

асфальтированная дорога, берущая начало из менее прямого, но более широкого

и не единожды побывавшего под катком шоссе. Исток дороги отмечен щитом: 

«Всесоюзное оздоровительное круглогодичное объединение пионерских лагерей

«Юный ленинец».

   У здания с ореолом «Штормовой» выпускают едкий, присущий «Ика-

русам», дым сами «Икарусы». Два «Икаруса». Перед ними не стоят на

месте десятка два разноцветных болоньевых курток, с десяток боло-

ньевых же двух-трех цветов плащей, один кожаный пиджак и один с

узорами свитер.

   Свитер, вдруг, скрывается под одной из курток, а на свет, появляет-

ся новый персонаж – в бордовую клетку фланелевая рубашка.

   Рубашка – на мальчике, подростке лет пятнадцати. Под свитером, а те-

перь уже и под курткой, – девочка лет стольки же.  Лица у всех от дож-

дя мокрые. Но у некоторых девочек – не только от дождя. Но у той де-

вочки – только от дождя.

   Через несколько минут перемещения перед автобусами прекращаются.

Отчетливо обозначаются пары и кучки. Пары шепчутся. Кучки смеются.

   Мальчик во фланелевой рубашке и девочка в своем свитере и в его

куртке не шепчутся и не смеются. Она смотрит в одну точку. Он – тоже.

Но в другую. Не обнимаются. Но на ладони можно и не смотреть…

   Одна из кучек запела:

                   « Через восемь тысяч лет

                 Обнаружат твой скелет —

                 Никогда и нигде не унывай! …»

   Многие присоединяются. Видимо, неофициальная  отрядная песня.

   А девочка вспоминает другую, тоже лагерную (пионерлагерную),  ве-

чернюю:

                   « На груди девчонки той

                  лежит листочек небольшой:

               «Милый, я теперь всегда с тобой …»

 

 

   А у мальчика в голове – еще круче:

 

              « Ушел совсем, не встретив первую весну.

                 Пришел домой в солдатском цинковом  гробу».

 

   А из репродуктора на здании – очень громкая и никем не слышимая:

 

                    «Не надо печа-а-алитъся!

                  Вся жизнь — впереди!

                  Вся жизнь — впереди!

                  Надейся и жди!»

 

   Начинается посадка в автобусы.

   Мальчика никто не зовет, не кричат, что уже пора ехать. Он не

вскакивает последним на подножку и не прижимает лицо со скупой, уже почти

мужской, слезой к стеклу сразу же закрывшихся за ним дверей. Девочка не ревет

в ладони и не бежит, спотыкаясь, за автобусом.

   Мальчик одним из первых направляется к «Икарусу», не забыв снять

свою куртку с девочки. Девочка поворачивается и медленно идет к

зданию лагеря, сунув руки в карманы джинсов. Перед крыльцом она останавли-

вается и с силой пинает лежащий на пути смятый кулек. Затем, достав

руки из карманов, перепрыгивая через ступеньку, залетает на крыльцо.

Снова прячет ладони в карманах, пинком открывает двери подъезда и

входит…

   Пасмурно. Мелкий дождик.  И на море – штормик.

 

                                             2

 

   — Идиоты. Могли бы и отменить в день отъезда этот «тихий час» ду-

рацкий. Ну и что, что не все сегодня уезжают?  Все равно через пару

дней лагерь опустеет. Хотя бы последние деньки дали бы отдохнуть от

этого распорядка доставшего. Лежи тут… Помалкивай…  Дверь в ко-

ридор открыта – не поболтаешь. Повернусь-ка лучше к окну, к морю…

                                                      *

   У-у-у, какое!  Хм…  Но не такое, как утром. Не такое…

                                                      *

   Ну, Светка! «Не как все, не как все …» А сама?!   А ведь действи-

тельно, наверное, не как у всех вышло. Молодец она, все-таки. Тоже, поди,

сейчас не спит. Крутится. Тоже об этом думает. Вот тебе и первый по-

целуйчик! Не меньше часа обнимались. Аж вспотели все…

                                                      *

   Евгеньич-то…  И туда пробежал, и обратно, и даже головы не повернул. Зато

сейчас строг. Попробуй, заговори или встань с кровати – будешь стоять в одних

трусах в холле и держать в вытянутой в сторону руке свою подушку. Подушка-то –

это не страшно. Я уже дольше всех могу ее продержать. Не то, что в первый

«тихий час». А вот в трусах… Да…

                                                      *

   А у Светки-то – лифчик! Тоненький такой, узенький. Может, это купальник был? А

у матери моей – какой широченный лифчик! С пуговицами от наволочек.  А если

бы у Светки такой бы? Хы-хы-хы-хы-хы …

                                                         *

   Блин, как сильно кровать скрипит! Точно ведь сейчас Евгеньич прискачет…

                                                               *

   А Бекяшина мы все-таки вычислили! Можно было бы и сразу дога-

даться. Все ведь вскакивали, ошарашенные, а он продолжал лежать, за-

кутавшись. Спя, якобы… Шутник. Надо же было додуматься – ходить но-

чью в туалет и на обратном пути, разбегаясь,  прыгать на свою кровать,

не добегая до нее метров двух-трех. Это на наши-то, с железными сетками

кровати! Каждую ночь всех будил, гад! Вчера, уехал. Самым первым. С

фингалом. Спортсмен хренов…

                                                                *

   Лучше бы уж со мной и Боцманом по утрам трусцой бегал. И, как и мы,

тихонько бы вставал, тихонько бы убегал, тихонько бы возвращался ко

времени подъема и громко бы всех будил, разбрасывая по кроватям хо-

лодные утренние гроздья винограда, доставая их из наволочки … Па-

цаны дома не поверят, что огромные виноградные поля начинаются здесь

почти от самого крыльца, тянутся черт знает куда и, главное, никем не

охраняются. Не поверят…

                                                               *

   Шпиц-то как сопит! Единственный, наверное, кто спит сейчас. Север-

ный человек, спокойный, непробиваемый. За всю смену ни с кем не по-

дружился, не подрался. И на прозвище свое не обижается. Шпиц… Обид-

ное, вообщем-то, прозвище. Но только для тех, кто не знает, что приехал

он с Кольского полуострова, что живут они там в каком-то поселке

вдвоем с бабкой, а родители его работают на Шпицбергене, где он и про-

водит – единственное, о чем сказал больше одного предложения – почти

каждые каникулы.

                                                               *

   Интересно, а меня отпустят родители на каникулы к Светке? Остано-

виться есть у кого – дядька двоюродный в этом же городе живет. Правда,

я не видел его никогда. Но открытки на праздники он регулярно при-

сылает. Как это его профессия-то называется? А-а, вспомнил. Маркшей-

дер. Во как. Дырки в горах делает…

                                                                *

   Горы…  Интересно посмотреть. Будем на них забираться со Свет-

кой, по сторонам глазеть. И целоваться…

                                                                *

   Размечтался! Еще никто никуда тебя не отпустил. Еще даже домой не

приехал…

                                                                *

   Странно — по дому совсем не соскучился…  А по ней уже скучаю…

Светик-Светик…

                                                                *

   Светик-Семицветик. Первую неделю даже не знал, как и зовут ее.

Всё от Кокаревой, гимнастки, не отходил. На эту же пацанку в джинсах

только тогда, у лимана, когда со «Звездным» дрались, внимание обратил.

Даже у меня в паху заломило – так она тому, длинноволосому, в его пах

коленом заехала! И чего она задрожала вся, когда я с ней танце-

вать стал? А ведь приятно было дрожь-то  эту под пальцами ощущать!

И сегодня утром она так же дрожала, когда целовались. Не напрягалась,

не отталкивалась, а легонько, ме-е-еленько так трепетала… У-у-ух!

Да-а-а…

   Руки Евгеньич заставляет всех поверх  одеяла класть. Правильно за-

ставляет…  А вот и он. Подъем, пацаны.  Подъем. Последний «тихий

час» перед отъездом закончился. Подъем…


                                              3

 

   — Обалдеть!

   — Здорово. Лишь бы не поймали.

   — Плевать. Последний день. Ничего не сделают. Ты  раньше видела

такой восход?

   — Нет…  Я же тоже первый раз на море. И во время восхода. И с тобой.

И последний.

   — Дрожжи-и-ишь…

   — Не надо. Давай так постоим. Не как  все.

   — Давай… 0-о-о! Евгеньич бежит!

   — Спортсмен, блин. Все испортил…

   — Да стой ты! Фиг с ним …

   — Ничего себе – даже не остановился! Не узнал что ли?!

   — Узнал. Просто – нормальный мужик. Не первый же год в лагере ра-

ботает. Понимает…

   — Да, вам повезло с воспитателем. Нормальный мужик. Не то, что наша мымра…

   — Ты ведь и правда  замерзла…

   — Отстань! Сказала же…

   — На, хоть куртку?

   — Давай…   А ты правда ко мне приедешь?

   — Не маленький ведь уже. Должны отпустить.

   — Горы  тебе покажу.

   — Сейчас – море.  Весной – горы. Потом и помирать можно …

   — Все-таки, Серый, дурной ты  какой-то!

   — Это  точно. С таким пятнищем на роже – трудно нормальным быть.

     — Опять ты об этом?!  Обещал же…

     — Да, ладно… Смотри!

     — Ага! Вижу!

     — В первый раз, когда увидел их, они веселее из воды выпрыгивали.

А сейчас – печально как-то… Вот бы – с ними!

     — И имя бы у тебя было – Ихтиандр.

     — А ты что, не хотела бы?

     — Хотела  бы. Если бы это хоть чуть-чуть  возможно было. А так …

Я другого хочу.

     — Чего?

     — С тобой  вечером поехать. Или чтобы ты со мной – завтра…

     — М-м-м-м-м-м…

     — Замерз ведь. Давай погрею.

     — Ты чего?!   Ну, Светка, тебя не поймешь!

   — Помолчи…

***

 

                          КУПЛЕТ ТРЕТИЙ

 

                                                      «и после»

 

                                                       1

   — Да? Алё?

   — Привет.

   — Здравствуйте…   0-о?! Привет! Кру-у-уто!

   — Неужели узнал?

   — Конечно! Откуда ты, Ирка?

   — От верблюда. Света  я.

   — Та-а-ак…

   — Об косяк … Ладно, не подыскивай слов. Не обижаюсь. Смешно было

бы через десять-то лет обижаться.

   — Да уже – почти пятнадцать… Теперь узнал. Уз-нал.

   — Точно? А фамилия?

   — У меня других Светок не было.

   — А у меня вообще других не было… Что замолк? Не боись. Шучу.

   — Ты где?

   — На том свете.

   — Тогда – до встречи.

   — До встречи… Когда освободишься?

   — Часов в пять.  В шесть можем где-нибудь встретиться.

   — Я стою на какой-то площади. В центре – фонтан с музыкой.

   — Знаю. Театральная.

   — Зато я не знаю. Первый раз у вас. Давай здесь у фонтана и встре-

тимся. Других мест я все равно пока не знаю. Не у вокзала же встре-

чаться.

   — Узнаем друг друга-то?

   — Я – узнаю.

   — Да-а-а? У меня ведь теперь пятна нет. Сразу после школы проопери-

ровали.

   — Тогда «Огонек» купи.

   — А я тебя как …

   — А я уже купила …

   — Шутишь все… Слушай, а откуда ты знаешь, что я здесь работаю? До-

мой мне звонила?

   — Да. Мама твоя телефон дала. Рабочий. А домашний ты мне дал.

Тогда еще. Я его на руке написала.

   — До сих пор не стёрла?

   — До сих пор.

   — А мать только телефон дала, или сказала, где я работаю?

   — Нет, не сказала. Но раз ты спрашиваешь, то догадываюсь. В морге

что ли?

   — Ага.

   — Сбылась мечта идиота.  А вот моя мечта не сбылась. Я проститут-

кой стала … Да  что ты опять замолчал-то? Совсем, что ли, шуток не

понимаешь? Учительница я. Начальных классов. Училка-дурилка. Вот,

приехала к вашим. Опытом делиться …

   — Слушай! У вас же сейчас там …   Ты что оттуда приехала?!

   — Да нет. Я уже лет десять твоя соседка. По области. По распре-

делению попала. Так и осталась здесь.

   — В Вологде?

   — В Костроме.

   — Семья?

   — «А сына как назвала  …» Я ж не по «межгороду» звоню. Навсегда

не исчезну. Встретимся – поговорим. Иди, давай, работай.  Ждут, навер-

ное…  Впрочем, клиентура у тебя спокойная, неспешная. Да?

   — Да, неторопливые ребята…  Ну, ладно.  Значит, говоришь, узнаем

друг друга?

   — Ой! Совсем забыла! Я ж тоже прооперировалась! Теперь я блондин-

ка, ноги у меня длинные и грудь еле ношу.

   — Ты что, в школе для особо одаренных работаешь?

   — В смысле?

   — А шутки твои до меня с трудом доходят. Не для средних умов шу-

точки…  Со вторым дном.

   — Но я действительно теперь блондинка! Крашенная… А что до ног и

груди… ну, не знаю. Сам оценишь.

   — Да-а-а?!

   — Да. А ты что, теперь плохо видишь?

   — Да нет, хорошо вижу. И руки, между прочим, целы.

   — Да-а-а?!  А ты в перчатках работаешь?

   — Конечно…

   — Тогда не забудь снять, Казанова…  Ну, всё! До вечера. Тут оче-

редь собралась. Мужики одни. Не пойму только – позвонить, или …

   — Ну, конечно же – «или»! В шесть, у фонтана. Пока!

   — Пока…

 

                                         2

 

   Слабо освещенный единственной лампочкой, а не окнами – их нет –

коридор. Но свет так же поступает и из нескольких открытых дверей

справа и слева по коридору. Оттуда же исходят и звуки. Гулкие,

с эхом. Это – шаги, шарканья; звон от соприкосновенья металла о ме-

талл и металла, о, возможно, кафель или камень; звук, то капающей,

то льющейся, то плещущейся воды, или не воды; разные по тембру и силе

голоса и, иногда, смех; трудно различимый, но безусловно радио, голос.

Коридор с наполовину темно-синими стенами пуст, но не очень. Есть стул,

тумбочка. Телефонный аппарат – на ней; пепельница – рядом с ним. Жи-

винку в картинку вносят не только описанные выше звуки, но и лежа-

щий в пепельнице раздавленный, хотя и окончательно не погашенный, с

сизым, почти  не колеблющимся волоском дымка, окурок. После очередного

взрыва хохота из одного из дверных проемов от порога по полу коридора в

сторону противоположной стены начинает расти тень. Телефон уже молчит. Часы

еще тикают…

   Площадь. Фонтан. Зелень. Все движется: машины, люди, деревья, зда-

ния, воздух, солнце на небе, небо над Землей, Земля под небом. Даже

комариное тельце, упавшее мертвым с пахнущего французским лба, не ле-

жит спокойно на асфальте. Где уж там… Последнее место пребывания

живого комара – гладкое и равномерно смуглое, если смотреть издалека,

 а если смотреть вблизи, то можно с  этим и не согласиться. Кожа на

 лбу, так же, как и всё вокруг, – в движении. Вот она собралась в не-

 сколько не очень глубоких складок, продольных, а вот – в несколько

 поперечных. Вот складочек опять не видно. А вот – новый комарик. Бед-

 няжка … Ужас – центр города, а столько комаров! Кусты, вода, июнь –

 поэтому, видимо… На лоб падает завиток волос. Мелькает и исчезает

 уже вместе с завитком ладонь, блеснув колечком. Вроде бы – женский…

Вроде бы – правая… Вроде бы – обручальное…  Вроде бы…   А мо-

жет быть, и нет.

 

 

                                                   3

 

   — Во-о, сукин сын! Знает ведь, сволочь, что не фонтаном я здесь любу-

юсь…  Не-е-ет, надо было и вторую бутылку подальше в кусты забросить!

Чтоб я поползал, поискал её. Сука…  Чтоб ты блеванул этим пивом…

А вот хрен тебе в зубы! Не встану! Не унижусь! Ни за что! Наверное…

Ну, по крайней мере, пока ты здесь сидишь, жирняга. А потом, конечно,

надо бы сползать, подобрать. Через пару часов уже все магазины закро-

ются, а мне бы еще штучки три-четыре найти б не мешало. Чтоб с Вень-

кой не скидываться: добавит, гад, совсем немного, сколько мне не хва-

тает, а потом выклянчит полпузыря. Базилио…  Ему-то, хиляку, и от такой дозы

балдёж, а ты потом ходи вдоль трубы – ни уснуть, ни догнаться.

На улицу не высунешься – холодно еще по ночам бродить. В «круглосу-

точные» охрана не пускает. Да и менты чё-то озверели. Ладно бы в

«аквариум» отвозили, а то… Что мы им сделали?! Новые дубинки что ли

им к лету выдали, разминают?…

                                                              *

   Ну, что уставился? Не нравлюсь? Эстетическое наслаждение тебе пос-

ле пивца порчу? Да не морщись ты! Не вороти рожу-то сытую! Глянь-ка

еще разок на меня, да подумай, если есть чем…

                                                              *

   Про суму и тюрьму слыхал? Слыхал. Вот, перед тобой эти самые –

сначала тюрьма, а потом сума – и сидят.  В одном лице, так сказать…

                                                              *

   Подойдет, скажем, к тебе сейчас хулиганище-бандитище  здоровый и

деньгу попросит. Дашь? Не дашь?! Оттолкнешь его и убежишь?! Ну, и

дурак. Потому как от толчка твоего  упадет этот бедняга и долбанёт-

ся во-о-он об ту урну железную. Башку себе разобьет. А когда «скорая»

наконец-то подъедет, то тело его с этой самой урной уже одной тем-

пературы будет. Понял? Не понял?!  Объясняю. Тачка твоя стоит? Твоя.

Бросишь ее? Не бросишь. Сядешь и укатишь. Ну и что, что пивка выпил.

Мы ментов не боимся. Пока. Правильно. А старичка видишь на соседней

скамеечке? Ушлый старикашка.  Думаю, не только тебя, но и номерок у

твоей машинки запомнит. Пару циферок-то уж точно. А дальше – дело

техники… С тюрьмой, пожалуй, мы все усекли, можно не продолжать…

Теперь – сума. Годков семь-восемь оттрубишь – это, как пить дать.

Жена-дети есть? Нет? Значит, еще проще – маманька старая сыночка до-

мой не дождётся. К своей маманъке отправится. А квартирка после смер-

ти ее – фьють! – тоже тебя не дождётся… Друзья, говоришь?! Подумал,

чё сболтнул-то? Самому смешно не стало? То-то же… Вот, вкратце

и все…

                                                        *

    …и возьмем мы тебя с Венькой к себе. Третьим. Местечко рабочее

тебе выделим. Вон, хотя бы в том детском садике.  Место не очень

прибыльное, но зато уютное. Днем детишки носятся, верещат – поносталь-

гируешь. Вечером на скамеечке школьнички песенки всякие щипателные

под гитару поскуливают – слезу пустишь и, опять же, – поностальгируешь.

Романтика! Пьют, правда, они редко, и «бычков»  жирных от них не дождешь-

ся, но ведь и мы с Венькой тоже не сразу звезды с небес хватать стали.

Попривыкнешь, опыту поднахватаешься, а там, глядишь, и вакансия какая

подвернется… И вот, тебя уже к театру или даже к фонтану подпус-

кают! Живи-не-хочу!… Сядешь тогда ты на эту скамеечку и вспом-

нишь, каким расточительным был, каким не внимательным к братьям стра-

дающим… Сука…

                                                        *

   Когда ж ты писанькатъ-то  захочешь, жеребец? Две ж бутылки выпил,

выжрал, можно сказать…

                                                        *

   Ну-у-у, наконец-то, наконец-то! Оторва-а-ал попаньку. Понё-ё-ёс две

пол-литры в тазу малом. Что б тебе не донести их!…

                                                        *

   Так, Лёшенька, теперь и ты давай-ка свой задок тощенький подни-

май и забирайся в «белой акации  гроздья душистые». А то, гля, расфило-

совствовался – «сума», «тюрьма»… Даже сам почти поверил в придумку

 свою, алкаш несчастный…  Ползи-ка лучше за бутылкой в кусты, бом-

жина позорный. Из «бывших», так сказать. Из, так сказать, «второй вол-

ны»… Челкаш, едрит-твой-чиж…

                                                                *

   Та-а-ак… Вот ты где… А подружка?… А вот и подружка!

Цела хоть? Цела! Обе целы… Та-а-ак, теперь выползаем потихонечку,

выползаем… блин! Осторожно, Лёха! Так и без глаз остаться можно.

Хотя, говорят, слепые на паперти не меньше нашего за день нагребают…

Тьфу, идиот! Нашел, о чем подумать. Ползи, давай, дальше, слепой музы-

кант…

                                                          *

   А эт-то еще что сие?!  Кто такие?! На минутку нельзя отлучиться – расселись!

Еще и сосутся! Глазки прикрыли от удовольствия…  Между прочим, сударь и

сударыня, под теперь уже вашей скамеечкой не мусор какой-нибудь ва-

ляется, а мой, как бы это выразиться, джентльменский набор в пакетике,

позарез, кстати, мне сейчас необходимый. А взять его как? Я ж не по-

лешка бесчувственная кайф-то вам обламывать. Да и знаю, что в такие

минуты даже опасно некоторых тревожить. Особенно самцов. Но и вы

меня поймите. Сколько вы тут целоваться собираетесь, голубки? Мне ж

работать надо…

                                                        *

   Ну-у-у, разошлись-то как! Светло ж еще, люди кругом, бесстыдники…

                                                        *

   И вроде не маленькие уже. Этот-то, с пятнищем в полморды, – ишь, как

ладошкой-то она щечку его страшненькую поглаживает! – вряд ли меня

младше…  Да и эта, цыганистая, далеко не девочка. Вон, кудри-то её черные –

с проседью …

                                                        *

   Ну да ладно, ваше дело, сидите уж … Похоже, это надолго… Пойду,

пока эти сдам. Небось, не стащите добро мое. Только вы, пожалуйста,

не уходите, подождите меня, а то коллеги мои, понимаете, шастают тут …

Я сейчас… Я быстро…


                                  ************************************

 

 

                                                  ПРИПЕВ

 

      (исполняется после каждого куплета по два раза)

 

 

                                                                  *

А небо-то?! Ну-у-у, такое, блин, всё из себя огромное-огромное!…

А звездочки-то?! Ну-у-у, такие, блин, все из себя далекие-далекие!…

А ты-то?! Ну-у-у, такая, блин, вся из себя любимая-любимая!…

А я-то?! Ну-у-у, такой, блин, весьизсебя-весьизсебя!…

А жизнь-то?! Ну-у-у, это, блин, ва-а-а-ще!…

Бляха-муха …

Ла-ла-ла…

 

                                                                           июль 1996 – январь 1997

                                                                       Новокемский – Петрозаводск

                                                       

 

*

                                   ДЯДЯ ГЕРА

   Ещё года два, если при мне кто-то будет называть дядю Геру евреем, я буду утверждать, что это – неправда, что он – хороший. Ещё года два. Пока, вдруг, – сначала с недоверием, потом с удивлением – не выясню, что евреи – нация. Одна из. Всего лишь.

   Всего лишь грязный талой воды ручей. Всего лишь – обгоревшая спичка. Но… бурная река с чёрными скалистыми берегами и одинокий капитан раздолбанного, но не тонущего судна, с на фиг никому не нужным риском перемещающиеся неизвестно куда из неизвестно откуда, уже полчаса развлекают меня. В ожидании традиционного весеннего дворового субботника.

   Среди нас, невзрослых, наибольшим уважением из арсенала дворника пользуется лом. Странная любовь. Наверное, что-то генетическое. В крови.

   Бережно передаём друг другу из рук в руки на несколько ударов единственный, выданный старшими, – «только по ногам не попадите!» – так любимый нами инструмент, и, скалывая мелкими скорлупками лёд, чистим, словно неправильно сваренное яйцо, асфальт. Накануне завтрашней, неведомой нам, Пасхи.

   Взрослые, почти все, – в фуфайках, в резиновых сапогах, в холщёвых рукавицах и в ушанках, с загнутыми вверх «ушами». В их руках мелькают колющие и гребущие инструменты.

   В общую, легко узнаваемую серую жизнерадостную картину, не вписываемся только мы. И дядя Гера. Вышедший на субботник в замшевой кепочке, в залатанном, но прибалтийском, свитере, в растянутом, но шерстяном с лампасами, трико и в старых, но кожаных, полуботинках. И со своим голубокровным псом.

   Фамилия у дяди Геры – Киссельман. Порода собаки – доберман. Пинчер. Оба – сухие, поджарые. Сильные и добрые. Один не пьёт и не курит. Второй не ест из помоек и не лает. Первый носит короткую стрижку. С лагерных времён. Второй – гладкошёрстный. С рождения.

   Может быть, дядя Гера с ломом в руках и выглядит для кого-то так же необычно, как его огромный ухоженный дог, мирно стоящий без поводка и намордника среди скачущих вокруг него местных дворняг. Может быть. Но для нас они – свои, привычные и вполне приемлемые. Даже более приемлемые, чем алкаш и задира дядя Коля Князев со своей ёбнутой, вечно чем-то недовольной восточно-европейской овчаркой. Которая, кстати, год назад изодрала мой правый бок, после чего я две недели лежал на животе, ожидая вместе с мамой и папой, пока затянется рана. Не ушивают потому что после собачьих укусов.

   Открывшееся – для впуска чужого свежего и выпуска своего родного спёртого воздуха – окно первого этажа заполняется лоснящейся от пережитых битв с продуктами питания, настоящего благополучия и будущей определённости рожей дяди Жоры Вьюгина. Рожей, цвета затянувшегося заката. С глазками, бывшими некогда голубыми озёрами, а теперь превратившимися в пару зловонных болотц.

   На его демонстративное, пренебрежительное к всеобщей бесплатной занятости, появление никто не реагирует. Но на не прозвучавший вопрос, тем не менее, звучит его ответ:

– А я уже навкалывался! Имею право! Законный выходной! – и, далее, остановив свои трясинки на замшевой кепке, неожиданно констатирует, – А пусть жиды пашут!

   Нарушивший ради соседского коллективизма закон предков, справедливо обидевшийся на незнающего прописной еврейской истины русского, дядя Гера вновь позволяет себе вспомнить о том, что еврей и субботник – две вещи несовместимые. И молча покидает двор. Его пёс бежит за ним.

   Дворняги, потеряв необычного, но приятного во всех отношениях друга, начинают лаять на закрывшееся за дядей Жорой окно.

   Кем-то брошенная успокаивающая фраза: «Да не обращай ты внимания на идиота, Гер!» – не возвращает ни Киссельмана, ни нарушенной идиллии.

   На месте, где работал дядя Гера, остаётся лом. В вертикальном положении. Пробивший лёд. И воткнувшийся в асфальт.

                                                                                                                                          1995

БАБУШКИНА СКАЗКА


 

 «Бабушка, а мы все умрем?!»          

                                  (внучек)

 

   Жила-была Смерть-Смертушка. И решила она помереть. Потужилась-попыжилась. Ничегошеньки у неё не получилося. Одна она была на весь Свет Белый. Посему другой такой же для себя не дождаться ей было никак.

   «Да что же энто такоё, люди добры?! – запричитала тогда Смертушка. – Тышши лет ведь работала я! Ни праздников тебе, ни выходных! Неужто мне самой и помереть таперича спокойнёхонько нельзя?!»

   Обиделась она. Закрылась у себя в домике на тяжёлый засов. Шторы задёрнула. Телефоны-телефаксы отключила. Уши ватой заткнула. Села в уголок. И губки надула. Обиделась…

   И что тута началося!

   Уже через сутки-другие толпы людей домишко её окружили. Бабки-дедки приковыляли. Солдатики с войн разных понаехали. Писатели-поэты, которым 33 да 37 ужо сполнилось, тоже к ней пришли. Да и всякого другого люда со Света Белого видимо-невидимо собралось. И все они Смерть-Смертушку выйти просить стали.

   Но не вышла к ним Костлявая. Даже голос не подала.

   Мимо Самый Главный Генерал проезжал. «Что вы, блин, – гаркнул, – упрашиваете её?! Давайте, я своих молодцев-спецназовцов пришлю! Быстро они её, старую, из дома-то выкурят! А то можно и из пушки-гаубицы ка-а-ак пульнуть по хибаре её! Живо выскочит!»

   «Не-е-ет, – ответил ему один Старичок Седенький, надобно всё по-доброму решить. А то ведь она может и кого надо и кого не надо посетить-то. Всей планетушке нашей горемычной может лихо горькое принести. Нет. Надобно по доброму с ей …»

   Сплюнул сквозь зубы Генерал, махнул рукой и укатил по своим делам генеральским. Молодым ещё он был. Горячим.

   От самоубийц делегация приходила. С петлями на шеях. С предсмертными письмами в руках. Не открыла двери им Смертушка.

   Убийцы наёмные взятку ей неслыханную в щель под дверью просовывали. Но и их не удостоила Смерть ответом. В форточку вышвырнула деньги грязные.

   А народу-то округ всё больше и больше становилось! Слёзы все льют. Горюют. Да и как тута не заплакать?! Жизнь-то кончилась, а Смерть не пришла. Куды деваться?!

   Городок палаточный раскинули. Очередь зачем-то организовали. По номерам на ладонях переклички каждое утро устраивать стали …

   Время шло.

   Уже целый Город вокруг Смерти вырос. Даже название ему жители дали. Нью-Некрополь. Во как. Да только какой же энто Некрополь, ежели все бессмертные ходят? Неправильное название. Хотя, вроде как, и неживые все…

   Н-н-да-а … Ерунда какая-то получилась …

   А где Город  тот, внучек мой ненаглядный, дружочек мой неоценённый, неведомо мне. Но, говорят, скоро узнаю. Одна надёжа – образумится к тому времени Смерть-Смертушка. Выйдет к людям-то, нас покинувшим, успокоит их наконец-то …

   Так-то вот …

   Ну, спи, спи! Позднёхонько ужо. А завтрева – в садик тебе. Спи.

   Дай-ка я тебя ещё разочек поцелую …

                                                                                                                               1996

Из хайку-дневника 2004 ноябрь-декабрь

 

НОЯБРЬ

 

 

***

 

Икебана "смерть".

В ледяных цветах окна

Тень голой ветки.

 

***

 

Голая ветка.

Осталась от ворона

Лишь тень на луне.

 

***

 

Беспокойный сон.

Слышит дворник старенький

Шум снегопада.

 

***

 

Ночью выпал снег.

К бакам мусорным ведут

Первые следы.

 

***

 

Три дня снегопад.

Стали ближе небеса,

Глубже колодцы.

 

***

 

С весны гитара

Не была в руках моих.

Снег на проводах.

 

***

 

Завтра другие

Будут цветы для меня.

Дышу на стекло.

 

***

 

Бледнеет фонарь.

Тает на мёрзлой стене

Тень снегопада.

 

***

 

На ветке твоей

Ждут, ждут тебя, соловей!

Зимняя луна.

 

***

 

Так близко отец …

Протопчу тропу в снегу.

… и так далеко.

 

***

 

Краток сон дневной.

Вздрогнув, проснулся. Лежат

"Бесы" на груди.

 

***

 

Дымок над трубой.

Деревенская луна

Пахнет хлебушком.

 

***

 

Райский снегопад.

В горящих окнах бара

Корчатся тени.

 

***

 

Немая луна.

В лучших собеседниках

Глухой Бетховен.

 

 

 

 

 

ДЕКАБРЬ

 

 

***

 

Воскресение.

Выбиваю из ковра

Волосы твои.

 

***

 

И чуден саван

Без единого стежка.

Зимние Кижи.

 

***

 

Утренний воздух

Зимняя ночь вдохнула.

Порозовела.

 

***

 

Слёзы роняет

Закат на Елагином.

Красный барбарис.

 

***

 

Руку предложил

Незнакомке в гололёд.

Чуть не упала.

 

***

 

Седой Онего.

Весь улов на сегодня –

Звёздочка в лунке.

 

***

 

Глаза потекли.

Какой же ты снеговик?

Баба снежная!

 

***

 

Вылепил бабу.

Боюсь – не сломали бы.

Ношу на руках.

 

***

 

Холодный трамвай.

Звёздное небо в следах

Детских ладошек.

 

***

 

Округлый сугроб.

Нынче первый раз толкнул

Ножкой подснежник.

 

***

 

Дикие места.

Ни души не повстречал

На Млечном пути.

 

***

 

… и свечи зажгли.

В последний путь сегодня

Наряжаем ель.

 

***

 

Долгие ночи.

Высыпается только

Любимая тень.

 

***

 

Ночной снегопад.

Глубоки, одиноки

Следы звонаря.

 

***

 

Ищу не спеша

Ключи. Вдыхаю запах

Чужих пирогов.

 

***

 

Пробуждение.

Руки, ноги, голова –

Всё, что осталось.

 

***

 

Не сплю. Закурил.

Штора в окне напротив

Чуть шелохнулась.

 

***

 

Вышел из баньки.

Лишь рубаха белая

Да крестик медный.

 

***

 

Не вышла луна.

В чёрном лесу завыли

Белые волки.

 

***

 

Спокойная ночь.

На груди твоей лежит

Отдыхает крест.

 

***

 

К утру мудреем.

И отзваниваемся.

Жене и мужу.

 

***

 

Не прилетает

Знакомая синичка.

Сломана ветка.

 

Из хайку-дневника 2004 сентябрь-октябрь

 

СЕНТЯБРЬ

***

Клёна росточек —
Стебелёк да листочек.
Первая осень.

***

По самый апрель
Клинья журавлиные
Вбиты в небеса.

***

 Кому ты поёшь?
Какие песни? И где?
Мёртвый соловей.

***

Хорошо в лесу!
Жить хочется! Вот только
Кукушка молчит.

***

Тропинка в роще.
Чем краснее осинки,
Тем ближе погост.

***

Счёт этой игры
На электронных часах.
Ночь и я. Семь-ноль.

***

Забыт на окне.
Глядит на Медведицу
Плюшевый мишка.

***

Жёлтый лист упал.
Старый пёс во сне поднял
Брови "домиком".

***

Сразу уснула.
От ванны к спальне сохнет
Следов цепочка.

***

Тоненький дубок.
Всё ещё будет тонким,
Когда я умру.

***

Стареет Луна.
Уже видны морщины
На жёлтом лице.

***

Меж хмурым небом
И серою планетой
Твой зонтик цветной.

***

Гляжу на закат.
За первой сигаретой
Пошла вторая.

***

Осенний дождик.
Под зонтом твоим жужжит
Поздняя муха.

***

Осенний каприс.
Желтый лист задел смычком
Уличный скрипач.

***

Ветер проказник.
Голый тополь прикрылся
Кленовым листком.

***

Всю ночь под окном
Ходят, ходят по кругу
Мёртвые листья.

***

Красный лист кружит
С белыми облаками.
Синяя лужа.

***

Полная Луна.
Вспомнил опять о тебе,
Пустой кошелёк.

***

Осенняя ночь.
Вспоминает мотыльков
Уличный фонарь.

 
ОКТЯБРЬ

 

 ***

Вздрогнул гость ночной.
Стая ворон взлетела.
Колокольный звон.

***

Весь двор у дома
В опавших листьях. Пуст лишь
Почтовый ящик.

***

Открылось к ночи
Лицо у листопада.
Полная луна.

***

Старое село.
Один-одинёшенек
Дымок над трубой.

***

Осенний призыв.
Строй за строем с песнями
Уходят птицы.

***

Моросящий дождь.
Редко бьют в подоконник
Крупные капли.
 

***

Растут города.
И этот, с антеннами.
И тот, с крестами.

***

В парке культуры.
Про клён опавший поют
Бомжи у костра.

***

Осенний фонтан.
Бросил монетку на дно,
В сухие листья.

 ***

Колокольный звон.
На миллиарды листьев
Разбилась осень.

***

Нежен ветерок
На любимой берёзке
С последним листком.

***

Пал последний лист.
За ночь одну, без шума
Занял город снег.

***

Не тает снежок
На холодных ладонях
Кленовых листьев.

***

 Под первым снегом
Крапивы стебли гнуться.
Родина моя.

***

С первым морозцем!
Завёрнуто в целлофан
Солнышко в луже.

***

Конец октября.
Раскаркалась ворона
В гнезде аиста.

***

Весь день сумерки.
Занавески на окнах
Окаменели.

***

Глядит без стыда
В спальню луна. Дать бы ей
Подзатыльника.
 

***

Стареет луна.
Смелее с каждой ночью
Светят фонари.

***

На первом снегу 
Надпись до чёрной земли:
"Я тебя люблю!" 

***

На белый танец
Лист последний приглашён
Юной снежинкой.

Из хайку-дневника 2004 июль-август

 

ИЮЛЬ

***
И это тоже
Отражение моё.
Грязная лужа.

***

Я. Ещё раз — я.
А вот — ты. Ещё раз — ты …
Крупная роса.

***

Идёт не спеша
Паучок по клавишам.
Колыбельная.

***

Праздник Бон. Отмечается в середине июля. 
Поминовение усопших. Отмечается весело, 
чтобы порадовать ушедших. 
Пускаются фонарики по воде.

Рыбачит отец.
Тихо к нему от меня
Фонарик плывёт.

***

Раскинув руки
В травах высоких брожу.
Завтра сенокос.

***

Овод кровь сосёт.
Признаюсь в любви тебе
В полдень на лугу.

***

Свежие стога.
Холмики на погосте
Поросли травой

***

Глядит мотылёк
С одинокого цветка
На скошенный луг.

***

Бессонная ночь.
В старой песенке сверчка
Новые слова.

***

Ласточек спугнул.
Взмыла в небо с проводов
Чья-то песенка.

***

Колокольный звон.
Неправильно крестится
Бомж на паперти.

***

Храм. Развалины.
Присяду на колени
В саду кирпичей.

***

Умер пациент.
Громко на руке его
Тикают часы.


АВГУСТ

***

Чёрные тени
По Белому озеру.
Белые чайки.

***

Носки на печке
Да пустое лукошко.
Запах малины.

***

Ясен млечный путь.
Петляет по деревне
Пьяный мужичок.

***

Как тихо вокруг!
Собираю чернику
В старых окопах.

***

Целый день ползёт,
Не тревожась, улитка.
Старые мостки.

***

Не видит рыбак,
Что нырнул поплавок.
Глядит на закат.

***

Ночная гроза.
Не даёт уснуть никак
Песня комара.

***

Туман на лугу.
Где-то здесь вчера паслась
Белая лошадь.

***

Радуга в небе.
Два солнышка у тебя
На коромысле.

***

Утром мотылёк
На цветок могильный сел.
Вот и новый день!

***

Ну, хватит, хватит …
Зачем ты так долго мне
Поёшь, кукушка?

***

Паучок на пне.
В паутине распила —
Рожденье и смерть.

***

Белые стены.
Всё-всё луне рассказал
Мальчик в палате.

ПРИДУМКИ — 1 (1992-1994)

« Всё придумки разные придумывает. Черти ему всё мерещатся. Поменьше бы сивухи трескал, опивоха проклятый!»
( Ф. Сологуб «Мелкий бес»)

АВТОПОРТРЕТ

Я надел на шею рамку
и подарил себя
местному музею.
В картотеке отметили:
«Алексей Жидков.
Автопортрет.
Кость.
Мясо.
1993 г.»
И унесли в запасник.

 

ХУДОЖНИК

Он очень здорово рисовал.
Не отличишь от реального.
Сначала
он нарисовал для себя
машину.
Но её угнали.
Потом
он нарисовал себе
любимую женщину.
Но она ему изменила.
Тогда
он нарисовал пистолет
и
застрелился.

 

СОН

Последнее время,
каждую ночь,
я отстреливаюсь во сне
от своих врагов.
Сегодня,
под утро,
минуту назад,
у меня кончились патроны…
Я не стану
просыпаться.

 

ДУЭЛЬ

Я выстрелил в воздух.
Но не попал.

 

РУКОПИСЬ

Рукопись бросили в огонь.
А она сгорела.

 

ТРОПИНКА

Тропинка,
по которой я шел,
свернула влево.
И я свернул влево.
Свернула вправо.
И я свернул вправо.
Потом она вдруг круто ушла вверх.
Куда-то в небо…
Я постоял немного,задрав голову,
и пошел дальше. Без тропинки.
Теперь не знаю,
когда и как
попаду
на небо.

 

КАЗНЬ

В то утро
я встал,оделся
и пошёл на городскую площадь.
На свою собственную казнь.
Меня,
толкая и матеря,
обгоняли толпы
спешащих на зрелище людей.
Навстречу попался только один человек.
Мой друг.
С рюкзаком и удочками.
«А ты разве не идешь на площадь? —
спросил я его. —
Меня там сегодня будут казнить…»
«Как-нибудь в другой раз…» —
ответил друг
и попросил меня
позвонить ему завтра вечером
по одному
очень важному
делу.

 

АЛЬПИНИСТ

Я поднялся на вершину
своего счастья.
Прыгнул оттуда,
но даже ноги не отшиб.
Потом
я забрался на вершину
своей печали.
Упал
и полгода провалялся в больнице.
Вышел инвалидом
и пополз на вершину
своей мечты.
И всё ползу,
ползу,
ползу…

 

СОЧИНИТЕЛЬ

Я сочинил непонятное,
и ты сказала:
«Это — не понятно.»
Тогда
я сочинил понятное,
но ты сказала:
«Кому это нужно?!»
С тех пор
я ничего не сочиняю.
А ты,
между прочим,
до сих пор
ничего
не сказала.

 

ПОСЛУШАЙТЕ!

Послушайте!
Ведь если Маяковский застрелился,
Значит — это кому-нибудь нужно?
И значит — этот кто-то знает,
Кто — плевочек,
А кто — жемчужина?

 

МУ-МУ

Герасим
привязал кирпич
к шее Му-му
и бросил ее за борт.
«А ведь мне теперь
не с кем будет поговорить»-
вдруг сказал Герасим
вслух.

 

МАСКАРАД

Я снял маску
и пошел на маскарад.
Меня там никто не узнал.

 

МАСКАРАД — 2

Я снял маску,
а под ней
ничего не оказалось.

 

ВСТРЕЧА

Однажды
я повстречался с чертом.
Черт,
увидев меня,
перекрестился.

 

ВСТРЕЧА – 2

Я шёл по шпалам в ожидании поезда
и столкнулся
с Анной Карениной.
«Простите, пожалуйста, — сказала она, —
Вам ещё не встречался паровоз?»
«Как видите …» — грустно ответил я.
«И мне – тоже!» — улыбнулась она.
Мы взялись за руки
и вместе
сошли с насыпи.

 

ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД

Запретный плод сладок.
Так запретите же мне
жить.

 

ПОЭТ

Писал талантливо,
Но жил безбожно.
И говорил самому себе:
«Моя гениальность —
мое оправданье!»
Попав на Божий суд,
очень удивился.
Там никто не читал
его стихов.

 

НЕБО

Я увидел под собой
небо.
И прыгнул в него.
Потом
меня долго били
обрызганные мною прохожие.

 

КРЫЛЬЯ

Сделал учитель крылья
и подарил их своему ученику.
«Только не подлетай близко к Солнцу! —
сказал он ему. —
Крылья спалишь.»
Послушался ученик учителя
и не стал лететь высоко.
Но зато стал лететь далеко.
И вот однажды
он улетел за границу
и не вернулся.
Стыдно стало учителю за ученика.
И придумал он в оправдание
сказку.
Про Икара.

 

СНЕГОПАД

Снежинки —
это замерзшие души
опавших
осенью
листьев.

 

АЙСБЕРГ

Однажды
в нашу речку
из далекого океана
заплыл айсберг.
Мужики
без всякого страха
подплывали к нему на своих лодках,
лупили по айсбергу веслами
и называли его
«охуенной льдиной».
Это было унизительно.

 

ЗООПАРК

Иногда
мне хочется
посадить себя
в клетку.
А на решётке
повесить объявление:
« С рук не кормить! »

 

КОМПРОМИСС

Поэтом
можешь ты
не быть.
А я
не буду гражданином.

 

БОРОДИНО

Он сказал:
« Я – Наполеон ! »
Я сказал:
« Я – Кутузов! » —
и вышел,
оставив его ненадолго хозяином
в палате.

 

ХИППИ

Он вышел из парикмахерской
очень недовольный потерей
своих длинных волос.
На следующий день,
чтобы немного успокоиться,
он уехал.
В деревню.
Косить траву.

 

ПЕСНЯ

Я написал песню.
Потом
спел её вам.
Лучше бы не пел.
Теперь
она напоминает
выброшенную на берег
медузу.

 

ПАМЯТНИК

По ночам
памятник опускал
уставшую за день руку,
засовывал её в карман
и теребил
бронзовые яички.

 

В МЕТРО

1

Будьте осторожны!
Двери не закроются!

2

Станция « Сталинская »!
Конечная!
Все — на выход!
С вещами!

 

ЛУНА И СОЛНЦЕ

1

Ночью в небе светит жёлтым
одуванчиком Луна.
В лёгкий белый одуванчик
превращаясь поутру.

Днём поднялся сильный ветер.

2

За решёткой было Солнце.
Солнце было за решёткой.

«Я правда не хотел убегать,
гражданин начальник! –
говорил он потом следователю. —
Просто я освободил Солнце».

3

«Ну и пусть светит так сильно! –
думает Луна про Солнце. –
Быстрее сгорит!
И тогда я
буду самой яркой на небе!»
Дура.
Глупая, холодная,
отражающая чужой свет
дура.

 

НАЧАЛО ПОЛЯРНОГО ДНЯ

Только что зашедшее Солнце
вдруг
выскользнуло из-за горизонта обратно.
Как грудь
из тесного лифчика.
И все
сразу стали крайне возбуждены.

 

НАЧАЛО ПОЛЯРНОЙ НОЧИ

Я видел,
как Солнце,
с трудом приподнявшись над горизонтом,
шлёпнулось обратно,
словно сорвавшаяся с крючка
крупная рыба.
Потом,
размахивая руками,
я объяснял
обиженным на Солнце людям,
каким оно было большим и тяжёлым.
«Оно не нуждается в оправданиях», —
сказал мне
проходивший мимо
старик в пенсне.

 

ВЗГЛЯД

Даже глядя на стакан с водой,
можно увидеть
море.
Даже глядя на бушующий океан,
можно ничего
не увидеть.

 

ШУТКА

Им показали палец.
Они засмеялись.
Только он не смеялся.
Ему не было смешно.
Это был его палец.

 

СТАРИК

«Какое неинтересное было кино!» —
подумал он о своей жизни.
И стал читать
финальные титры
на внутренней
стороне
век.

 

ГОЛЫЙ

Он шёл по улице голым.
И все
громко смеялись над ним.
И только маленький мальчик
тихо сказал:
«А голый-то –
король!»

 

ДОРОГА

Уходя,
он прошёл огонь,
воду
и медные трубы.
С тех пор
он боится медных труб,
воды
и огня.
Поэтому
и не возвращается.

 

Из хайку-дневника 2004 июнь

 

ИЮНЬ

***

Берёзовый сок.
Быть не может, но чую
Солёный привкус.

***

Ай, да деточки!
У Солнышка с Землёю —
Одуванчики.

***

Быть или не быть?
Перечеркнули небо
Два самолёта.

***

Ветер-проказник.
Надо ж такое слепить
Из грозной тучи!

***

Заброшенный храм.
Несётся из звонницы
Ласточек щебет.

***

Плывёт мой челнок
Из белого озера
В чёрную речку…

***

Долгожданный дождь.
На дне хрустальной вазы —
Сухой лепесток.

***

Учу языки.
Шёпот берёзы в саду.
Стук ливня в окно.

***

Тропинки в лесу
Всё там же. Новые лишь
Морщинки на лбу.

***

Белые ночи.
Из колодца зачерпнул
Звёздочку со дна.

***

Шум ливня в ночи.
Что-то шепнули во сне
Сухие губы.

***

Грустит без подруг
Одинокая звезда.
Белые ночи.

***

Водки не хочу.
Тебя не вспоминаю.
Сирень расцвела.

***

Лето, а в небе —
Клин журавлиный. Июнь.
Двадцать второе. 

***

Одуванчики
Завидуют друг дружке —
Белый да жёлтый.

***

Холодный дождик.
Пушистый одуванчик
Ощетинился.

***

Колокольный звон.
Колышет ветер в поле
Колокольчики.

*

ИЗ « БЕЛОЗЕРСКОЙ ТЕТРАДКИ »
(1992-1993)

***

Вологодская область. Едем по шоссе. Дорогу пересекает старая узкоколейка. Водитель притормаживает. Смотрит направо, налево. Снова жмёт на газ. Едем дальше.
Спрашиваю:
— А почему ни шлагбаума, ни даже знака никакого нет?
Водитель, из местных:
— Да по этой «железке» уже лет тридцать мотовозы не ходят!
— Что ж тогда останавливались?
— Мало ли… Бывает, мужики по шпалам в райцентр за водкой на мотоциклах гоняют.

***

Вологодская деревня. Проезжаем на машине. Над сельсоветом реет … белый флаг!
Оказывается, флаг-то этот – наш, российский. Только очень старый, весь выцвел.
Через несколько километров — другая деревня. С флагом — та же история.
Приехали в райцентр. Уже с интересом ищу здание исполкома. Нахожу. Флаг, конечно же, белый. Отличается от предыдущих глубоким продольным разрывом. Видимо – от ветра. Напоминает вымпел.
В Вологде тоже были. Мимо мэрии не проезжали. А интересно было бы посмотреть…

***

В деревне все на виду. Каждый новенький привлекает внимание. Любой может подойти к нему, заговорить. Никто при этом не выясняет, кто ты и откуда. Но обязательно спрашивают: “Ты чей?”

***

Валера Митрофанов, начальник поселкового ЖЭУ. Жалуется:
— Никто за такую зарплату у меня работать не хочет. Все в леспромхозе вкалывают. Или пособия получают. Пьяницы только да бывшие зэки у меня. Думал, пусть хоть один нормальный человек будет. Вот Витьку-то и взял к себе. Хоть ещё и пацан совсем. А он заходит как-то и говорит: “Дядь Валер, отпусти завтра в район. Мне на приём к врачу пора. К психиатру. Я же у него на учёте состою. Эта … ну, как её … клептомания у меня!”

***

На работе, в ЖЭУ, за Витькой следят. Даже самые тяжёлые инструменты на время обеда, когда все уходят из бытовки, в шкаф запирают.
Возвращаются однажды, а навстречу Витька что-то немаленькое еле-еле тащит на полусогнутых. Увидел рабочих – бросил, убежал. Те подошли, взяли втроём то, что он нёс. Принесли. Снова прикрутили к верстаку. Тиски в мастерской – вещь нужная.
Тяжела жизнь в деревне для клептомана.

***

Прежнего участкового отправили в район, на повышение. Прислали нового. Молодого. Не местного. Всего из себя правильного. С папочкой под мышкой. Только что из школы милиции. Учудил в первый же день: одного из братьев Сыромятовых задержал и оштрафовал за появление в общественном месте в нетрезвом виде. “Всех не пересажаешь! — орал, никогда не бывающий трезвым, Сыромятов, — Из всей деревни, сука, КПЗ не сделаешь!”
Это точно. Не сделать. Ни из деревни. Ни из области. Ни из всей страны …

***

Ещё через неделю этот же участковый начал вербовку внештатных осведомителей. Первая же (и последняя) завербованная баба Нюра стала рассказывать об этом важном событии в своей жизни каждому встречному. С гордостью.

***

Ограбили единственный продуктовый магазин в центре посёлка. Огромный, наверное, ещё довоенный, прикрученный к толстенным сосновым половицам сейф –
исчез. Бесследно. Вместе с выпиленным фрагментом пола. Преступников (и сейф) не нашли.
После этого молодой участковый запил. Неделю не появлялся на людях. Потом стал на некоторое время молчаливым и замкнутым. Теперь он — обычный деревенский участковый. Как все…
***

Володя. Рыбак. Охотник. И мастер на все руки. Даже умеет огнестрельное оружие делать. Сделал себе пистолет. На рыбалке подтащит к лодке попавшуюся на “дорожку” большую щуку, достанет из-за пазухи что-то похожее на “маузер” и выстрелит ей в голову. Чтоб не сорвалась…

***

Николай Клюев. Во время войны был разведчиком. Тыл врага, “языки”, ранения, награды… Храбрый мужик. И очень весёлый. Однажды привёз откуда-то в деревню маленькую книжку. Показывал всем, не давая, правда, в руки. Книжка называлась “Стихотворения”. Автор – Николай Клюев…
Хвастался. Все его хвалили, хлопали по плечу.
Шутником был бывший батальонный разведчик.

***

С Мишаней я познакомился, когда возвращался пешком по просёлочной дороге с рыбалки.
Догоняет меня мужик на неопределённого цвета и неизвестной марки мотоцикле без коляски. Останавливается. Глушит мотор. Закуриваем. После привычного вопроса: “Ты чей?” — знакомимся. Предлагает подвезти. Сажусь сзади. Мотор не заводится. Мишаня слезает с сиденья и … падает. Пытается встать, но снова плюхается на задницу. Да он же – пьяный! В стельку, в доску, в дупель, вдрызг! На ногах не может стоять! Но он собирается с силами. Подползает на карачках к мотоциклу, что-то крутит в двигателе и карабкается обратно на мотоцикл. Неужели поедем?! Нда-а-а… Отказаться ехать уже не могу – не удобно обижать человека. Но всё-таки интересуюсь, как бы равнодушно: “Не боишься в таком состоянии-то ездить?” — “Трезвым я бы и пешком спокойно дошёл, — отвечает. — А так — не-а … Не дойти”. Что ж, логично…
Заводимся. Я обнимаю Мишаню, как родного. Крепко-крепко. Едем. Мишаня молчит. Крайне сосредоточен. В таком состоянии он может делать только что-нибудь одно. Или ехать, или говорить…
Я тоже молчу. Маму вспоминаю, папу, кому чего хорошего и плохого сделал. Всё вспоминаю…

***

Мишаня лет двадцать назад приехал в леспромхоз. На заработки. Да так и остался тут. По пьяни – заводной, горячий, а посему – битый неоднократно.
Рассказывают, пристал Мишаня однажды лютой зимой, вечером, к кому-то в рабочей столовой. Бухой, естественно. На этот раз избили его так, что встать не может. Лежит под столиком с табличкой “Поел — убери за собой”, дышит и даже ещё что-то бормочет. Циничное что-то. Лесорубы — народ суровый, обидчивый. Ну и добавили ему ещё за слова его. После этой добавки Мишаня уже больше ничего не говорил, но, видимо, что-то всё-таки изображал рукой, потому как мужики взвыли от обиды, схватили его за руки-за ноги и выбросили полутрупом на мороз.
Доползти Мишаня смого только до глубокой снежной колеи, по которой лесовозы ходят. В ней и уснул. Говорят долго лежал. Не один лесовоз успел проехать, говорят…
А утром, как ни в чём ни бывало, он вышел на работу. Подходит к мужикам, интересуется: “Чё, вчера опять до вас доябывался?” — “Да пошёл ты, Мишаня!” — отвечают. Не зло. Привычно. Безнадёжно. Рукой машут…

***

В прошлом году Мишаня всё-таки изрядно пострадал. От заезжих череповецких мафиози. Те приехали втроём на новеньком джипе и стали продавать прямо в центре посёлка, перед сельсоветом, привезённую в нескольких ящиках самопальную водку. Даже, говорят, наркотики предлагали. Наглецы…
Мишаня был, конечно же, очень пьян, иначе обязательно бы догадался по выражению лиц “добрых молодцев”, что не только они, но и их ближайшие предки вряд ли имели представление о юморе и вряд ли понимали, что такое шутка…
Вертлявой приблатнёной походочкой тощий сутулый Мишаня в натянутой на глаза кепочке, держа руки в карманах вонючей фуфайки, обошёл вокруг облокотившихся на джип и не обращающих на Мишаню никакого внимания приматов, сплюнул, не разжимая зубов, и, повернувшись к самому широкому, процедил: “Надо бы, братаны, за место-то заплатить. Мне…”
В русском устном есть ёмкое словечко в полной мере характеризующее наступившее у гостей состояние. Но я употреблю здесь русский письменный. обалдели. Ещё дважды Мишане пришлось повторить свою короткую тираду, пока “братки” не пришли в себя …
Днём всё это было. В центре посёлка. И никто не заступился за Мишаню-рэкетира…
Но всё имеет плюсы и минусы. Последний год в посёлке мало кто получал зарплату. Задерживали. А Мишаня получает. Регулярно. Пенсию по инвалидности. Доволен.

***

Бар в посёлке – временн0е понятие. Вывеска на рабочей столовой гласит: “С 10-00 до 18-00 – столовая. С 20-00 до 01-00 – бар. Добро пожаловать!”
Музыку из приёмника – на максимум. Освещение в обеденном зале – на минимум. И … бар готов! Отдыхайте на здоровье! Веселитесь, пожалуйста!
… Вышеупомянутая тройка из Череповца, одухотворённая лёгкой победой над местным рэкетом, отправилась на завоевание новых сфер влияния. Но значение слова “бар” было истолковано ими неверно, без учёта местности, по-городскому. Это их и сгубило…
Не нужно было грубить подошедшему к ним за спичками Степану-кузнецу. Он действительно хотел только прикурить…
Не нужно было возвращаться обратно в бар-столовую, поднявшись со ступенек крыльца, отряхнув пыль с одежды и вытерев кровь с лица. Заслужили…
Не нужно было доставать из под полы обрез. Ведь у каждого сидящего в баре мужика дома – одно, а то и два абсолютно не обрезанных ружья…
И уж тем более не нужно было направлять дуло обреза на мирно стоявшую на столе бутылку водки! Это уж — полный беспредел!
… Всё в этом мире относительно. Один из череповецкой троицы теперь так же, как и Мишаня, получает пенсию по инвалидности. Но вряд ли так же по-детски, как Мишаня, радуется этому факту. Джип-то — ерунда! Подумаешь – все стёкла перебили! Машина-то – дело наживное…

***
Бабе Стеше – за девяносто. Старая дева. Очень старая. В семье была младшей. Всё донашивала за старшими братом и сестрой. Своей одежды не было. Лет до тридцати жила с родителями. Лет до тридцати — донашивала. Пока перед войной, после смерти отца, не отправилась в город на заработки.
Устроилась домработницей. Хозяева были ею довольны. Решили отблагодарить. Повели в обувной магазин. Туфли покупать. Продавщица, глядя на безразмерные Стешины валенки, спрашивает: “Вам какой размер показать?” — “Дык, я, это, не знаю … – отвечает Стеша. – Ежели после брата – то сорок пятый, а коли после сестры – тогды сороковой…”

***

В посёлке, как и в городе, тоже есть бичи. И бичовки. Но, в отличие от городских, у этих есть какие-никакие дома. И их все знают. По именам. Вернее – по прозвищам.
Рублёвка. Прозвище такое. Любимая фраза при встрече: “Дай рублёвку! Через денёчек верну!” Незлая алкоголичка. Лет сорока пяти. Волосы на голове, как и зубы во рту, – реденько-реденько. Но живёт. Дышит. Бывают дни — и не пьёт.
Подсела как-то вечером ко мне на завалинку. Жалуется: «Витька-то, отпрыск кряжевский, шпингалет, сучонок… Чуть ведь не продал меня вчера!”
Оказалось, что тринадцатилетний пацан, Витька Кряжев, катался на велике, любопытства ради, у леспромхозовского причала, где шла погрузка леса на очередное судно. Матросы свистнули Витьке. Поманили. И попросили привести к ним какую-нибудь деваху. Заплатить ему обещали.
Поехал Витька в посёлок. Навстречу – Рублёвка. “Дай, Витенька, рублёвку! Через денёчек верну.” – “Поехали, — говорит, — дам!” Посадил на багажник. Повёз. За рублём. И ей, и себе…
Матросы чуть с якоря не снялись, когда увидели, кого привёз Витька…
“А меня, слышь, Лёха, укачало. Не могу я обратно на багажнике-то ехать. Падаю. Дык он меня, сосунок, на полпути в кювете бросил! Хорошо, ночи тёплые… А если б изнасиловали? А, Лёх? Я ж сначала и не поняла, чё он меня на велике-то катает, сутенёрок хренов! У тебя, кстати, рублёвки нет? Через денёчек верну!”

***

У Венькиной жены мотоцикл есть с коляской. Да водить она его не умеет. А у Веньки есть права. И ещё доверенность от жены на этот самый мотоцикл. Давно он по этой доверенности-то ездит. Старою она уже совсем стала. Ветхой. В месте сгиба порвалась, а потом и вовсе на две половинки распалась. Так Венька с теми двумя половинками на мотоцикле-то и гоняет.
Прошлым летом залётные районные гаишники местных водил бомбить приезжали. В деревне-то не много тех, кто с правами ездит, особенно – на мотоциклах. А тех, которые трезвыми за руль садятся, и того меньше.
На кануне вечером милиционеры, как обычно, хорошенько бухнули, а с утречка, похмелившись, на дело вышли, да на лесной дорожке уже через несколько минут Веньку, на сенокос отправившегося, тормознули. Венька, в кои-то века, трезвым был, да вот только в необъятных карманах фуфайки старой он только одну половину доверенности нашел. Ну,вот он тому менту, единственному, который из машины выйти смог, половинку документа-то и протянул. Тот долго её изучал, крутил, вертел, пальчики слюнявя уголочки теребил, а потом , лицом багровым ещё больше от натуги побагровев, сплюнул всухую, матюгнулся, вернул Веньке его доверенность и поковылял к обратно к дружкам своим в машину, Веньке через плечо буркнуть не забыв:
— В следующий раз сам свои бумажки разворачивай… Дер-р-ревня!

***

С Валерой на рыбалке. В ночном. Сетки поставили. Стали подыскивать место для ночлега. Причалили к небольшому островку. Развели костёр. Уху приготовили. Сумерки. Дымок от костра. Комариков хор. Да водочки бутылочка, наполовину пока ещё опорожнённая – это уж, святое дело. Сидим. Энкифалины с эндорфинами выделяем…
Ближе к ночи на огонёк моторка к нашему островку подъехала. Уху, водку оставшуюся, да ещё пару бутылок новых уже вчетвером, с двумя незнакомыми рыбаками из соседней деревни, доедали и допивали соответственно.
Одного из мужиков, на щеках которого в свете костра я увидел десятка два длинных параллельных и глубоких царапин, приятель его всё время Щукарём называл. К концу второй бутылки моё безмолвное любопытство было наконец-то вознаграждено следующей историей.
— Баб-то, понятное дело, кто ж на рыбалку брать будет?! Уж в крайнем случае – чужих. А своих… А я вот, дурак, на прошлой неделе свою взял. Выходные были. Погодка хорошая. Да и моя с вечера ещё стонала – возьми да возьми, ушицы сварим, позагораем, пофотографируемся. Ей как раз на работе к дню рождения «мыльницу» подарили. Ага, блин, позагорали. Пофотографировались… Короче, решил я «подорожить». Блесну бросил. Светку на вёсла посадил. Еду, жилку подергиваю, на жену с ухмылочкой поглядываю, как она на вёслах-то, попёрдывая, грабается. Вот в эту самую идиллию дура-то та и долбанула. Ну, как я её мотал, да вытаскивал – это отдельный разговор. Не об этом речь. Светке, кстати, надо отдать должное. Не мешалась. Ни руками, ни советом. Вёсла сразу бросила и – на нос. Калачиком там свернулась. И не пошевелится. Только тихонечко так повизгивает… Вообщем, щучка та оказалась – не хухры-мухры. Полкило до пуда не дотянула. Во как! А когда к берегу подплыли, да костерок развели, да Светка с пикничком засуетилась, да чуть позже и в кружечку плеснула – я уж было, подумал, что баба на корабле, это не так уж и плохо. Лёг на травку, закурил, а она мне: «Сань, может щёлкнуть тебя с этой красавицей на память, а?» А чё, думаю, с такой рыбкой и сфотографироваться не грех. Достал щуку из лодки, встал покрасившее, ножку отставил, фуражку на затылок сдвинул. Нет, мало показалось. Взял тогда я этого зверя за морду, пасть ей зубастую раззявил – а хайло у неё здоровое, как ведро, – и туда башку свою с дуру-то и сунул. Снимай, кричу, Светка, скорее! Тяжёлая ведь! Светка щёлкнула. Вспышка на кой-то хрен сработала. Видать на эту вспышку щуку-то полудохлую и свело судорогой в последний раз. И меня с ней заодно. Чуть не в последний. Хорошо хоть глаза целыми остались. Да что ты, Колян, ржёшь-то опять?! Раз десятый ведь уже это слушаешь! Оформляй-ка, давай, лучше. Вишь, кружки пустые …

***

Степан Семёнович. Вдовец. Что очень не характерно для русской деревни. А впрочем, наверное, и для русского города…
Выходил из очередного запоя. Помыл оставшуюся посуду. Надраил полы. Постирался. Баньку натопил. Веничек заготовленный взял. И поковылял париться. Я напротив его дома на лавочке сидел, спиннинг налаживал, да одним глазом за ним наблюдал. Вдруг Семёныч выбежал из бани в одних трусах, сел на крыльцо своего дома и лицо в ладонях спрятал. Плечи его завздрагивали. Плачет. Подошёл к нему: «Дядь Степан, вы чего?» «Грешник я, Олёшенька, ой грешник!» – отвечает. «Да бросьте вы, Степан Семёнович! Кто ж из нас не грешник-то! – успокаиваю. – Пойдемте-ка я вас лучше попарю хорошенько. А потом чайку крепкого заварим!» А он схватил меня за руку и шепчет: «Нельзя, Олёша, в баню-то! Нельзя! Черти у меня там! Бросил меня Боженька. Не даёт мне греховоднику грязюку с души да с тела смыть… О-хо-хошеньки-хо-хо… Пойду-ка я, Олексий, к Никитишне. Ведунья, как-никак. Может, поможет. » Зашёл в дом. Оделся. Ушел.
Через полчаса я снова увидел соседа. Уже повеселевшего. Стоял он у своей калитки. Никитичну провожал. А она ему: « Так что, Семёныч, не боись. Прогнала я твоих чертей. Можешь идти мыться. Да не расстраивайся ты так! Их тут у нас в посёлке по-о-олно! Не ты первый, не ты последний. » И, чтобы уж совсем успокоить Степана Семёновича, который, как все знали, очень уважительно всегда относился к культурным и интеллигентным людям, добавила тихонько, как самое заветное, самое козырное, ладошку к губам приложив: « Они даже у учителей живут!»

СКАЗКА ПРО МАЛЬЧИКА, ДЕВОЧКУ И ВЫСОКИЙ ЗАБОР

 

   Жила-была Девочка. Она очень любила гулять одна по своему Городу. Однажды она зашла очень далеко и очутилась в Незнакомом Парке. А в Парке она увидела Высокий Забор. Подошла к нему и слышит — за Забором кто-то плачет. Заглянула Девочка в щёлку, видит — сидит на земле Мальчик. Вокруг него — ни деревца, ни кустика, ни травиночки. Одна голая земля. Даже игрушек у Мальчика нет. Жалко стало Девочке его. Взяла она большую железную палку и выломала одну доску из Забора. Просунула голову и говорит: “Мальчик! Что ты там сидишь один и грустишь?! Иди сюда! Здесь веселее!” Подошёл Мальчик, выглянул наружу и видит — стоит красивая весёлая Девочка с мячиком. Вокруг неё — Незнакомый Парк. Травка зеленеет. Солнышко блестит. Вдалеке другие ребята бегают, смеются. Подумал Мальчик и сказал: “Нет, Девочка, я не пойду с тобой. Боюсь. У меня никогда не было ни друзей, ни игрушек. Да и играть я ни во что не умею. До свидания … “ Повернулся и ушел. Пожала Девочка плечами и побежала, подбрасывая мячик, по своим делам. А выломанная доска из Забора так и осталась лежать на земле.
  Перед сном Девочка рассказала маме про странного Мальчика. “Ты должна ему помочь! — сказала мама. — Ты же у меня такая добрая и умненькая. Мимо чужой беды никогда не проходишь. Ты обязательно что-нибудь придумаешь и поможешь ему!”
  У Девочки было очень много игрушек, и она знала очень много всяких интересных и весёлых игр. На следующий день она надела своё самое красивое платье и опять пошла к Забору, дыру в котором никто не заделал, позвала Мальчика и сказала: “Ты можешь обратно вернуться за свой Высокий Забор, но давай сейчас всё-таки попробуем немножко вместе поиграть. Ты не бойся, я тебя научу!”
“А что? — подумал Мальчик. — Поиграю немножко и вернусь. Ничего со мной не случится … “
  Прошло несколько дней. Каждое утро Девочка приходила к Забору, Мальчик выбирался к ней и они вместе, сначала понемногу, а потом всё дольше и дольше играли в разные детские игры. Но далеко от Забора не отходили.
  Однажды Девочка, как всегда пришла к Забору и увидела, что дыра в нём заколочена … “Не расстраивайся, Девочка! — услышала она за спиной. — Это я сам сделал!” Повернулась Девочка, а перед ней — Мальчик. Смеётся. “Пойдём отсюда! — говорит. — Я сюда больше никогда не вернусь!” Они побежали, взявшись за руки, к другим детям и целый день бегали и играли с ними.
  Наступил вечер. “Ты стал теперь весёлым и задорным, — сказала Мальчику Девочка, — ты знаешь много игр, и тебе не скучно будет ни одному, ни с другими детьми. А мне надо возвращаться домой. Я живу далеко отсюда. У нас там есть Свой Парк, а в нём у меня много Старых Друзей. Я, конечно, буду иногда сюда приходить. Но не так часто, как раньше. Но ведь это не страшно? Правда!? Ты же теперь такой же, как все дети. И можешь найти себе Настоящих друзей! Пока!” Помахала она Мальчику ручкой и побежала домой. 
  Прошло несколько дней. Потом — недель. А Мальчик всё стоял посреди Незнакомого Парка, держал подаренный Девочкой мячик, и смотрел на дорожку по которой она убежала. 
  Наступила осень. Ночи стали холоднее. И однажды ночью, когда уже пошел первый снег, Мальчик замёрз и умер …
  Как-то вечером, укладывая Девочку спать, мама спросила: “А как тот Мальчик, о котором ты мне рассказывала? Тебе удалось помочь ему?” “Конечно, мамочка! — ответила Девочка. — Я научила его всяким играм, он наконец-то стал выходить из-за своего Забора, стал весёлым и жизнерадостным и, наверное, теперь каждый день играет с мальчишками и девчонками из Незнакомого Парка!”
  “Умница ты моя! — сказала мама и поцеловала Девочку. — Спокойной ночи!” “Спокойной ночи, мамочка!” — ответила Девочка, повернулась на бочок и сладко уснула.

                                                                                                                                 2002

Из хайку-дневника 2004 апр-май

 

АПРЕЛЬ

***

Белый лист с зимы
На столе моём лежит.
В чёрных кляксах снег.

***

Мне б так умирать!
Под весенним солнышком
Тихо тает снег.

***

Жмурясь от солнца
На первой проталине
Старый пёс лежит.

***

Круглая луна.
Дугою спину выгнув
Чёрный кот зевнул.

***

Зажглись фонари.
Обидевшись, погасла
Первая звезда.

***

Ни звёзд. Ни луны.
Наизнанку вывернут
Утром небосвод.

***

Всё то же небо.
И луна. Другая лишь
Звезда упала.

***

Дремлет сытый кот.
В грязном ручье весеннем
Пёрышко плывёт.

***

Хорошо сидим!
В чашке чая вспыхнула
Первая звезда.

***

Где-то далеко
Вишни цветут. Любуюсь
Мать-и-мачехой.

***

Солнце садится.
Стережёт последний луч
Крест на куполе.

***

Контрольный — в осень.
Прошлогоднюю листву
Дворник подпалил.

***

Фьють! Кхы-кхы … Фью-фьють!
Репетирует свои
Трели соловей.

***

В роще цветущей
Чёрный тополь слушает
Песню соловья.

***

Вот так богатство!
Сверкнуло на асфальте
Солнце в копейке.

МАЙ

***

Зеленеет дуб.
Всё труднее разглядеть
Старое гнездо.

***

А днями они
Наблюдают за нами.
Звёздное небо.

***

Смеётся луна.
Опять её щекочет
Старый луноход.

***

Пустое гнездо.
Милостыню-звёздочку
Бросили с небес.

***

Вздрогнул убогий.
Звякнула мелочь в кружке.
Колокольный звон.

***

Не только тебе
Хочется нынче кушать.
Старый ботинок.

***

Каждой лужице
Фотографию свою
Месяц подарил.

***

Заброшенный сад.
Соловей да кукушка
Поют друг дружке.

***

Бледные звёзды.
Комар в застывшем воске.
Три свежих строки.

***

В небе встретились
Жаворонка песня и
Молитва моя.

***

Дождик весенний.
Смеются под зонтиком
Христос и Будда.

***

Может и можно,
Только трудно решиться
Пойти по воде.
 
***

Здравствуй, мотылёк!
Не обижу ли тебя,
Свечу погасив?

***

Всё так же вода
Вкусна и прохладна в нём.
Треснутый кувшин.

***

Что ты видишь там,
В глубине неведомой?
Ива у реки.

***

Обрыв над рекой.
В омут монетку бросил.
Быть может, вернусь.

***

Режу лук. На миг
Сбился с темпа. Стёр слезу.
Новости. Теракт.

***

Любимой, не мне,
Долгую песню свою
Пропой, кукушка.

***

Его уже нет,
А улитка всё ползёт
По его следу.

*

НАСТЯ
(быль)

 

Дорога на работу. Как гадание на картах. Только всегда с одной и той же комбинацией и с полным набором протуберанцев судьбы человеческой. Сначала вокзал. И дальняя дорога. Железная. Прямая. Потом рынок – «золотовалюта». За ним – казенный дом. Тюрьма городская то бишь. А судьи где? А вот дальше по улице и суд. А еще подалее – дом, в котором живут непростые люди. Красивый. Опосля  — бани. Как же без очищения-то? Ну, и под занавес, — магазин похоронных принадлежностей. И церквушка. Старенькая. Уютная. И совсем под завязочку — бюро ритуальных услуг. Уф-ф. Почти дошел. Вот и работка моя. Отделение реанимации одной из местных больниц.

***

Настя еще жива. Но шансов нет, ни единого. Живет только за счет аппаратной вентиляции да препаратов, поддерживающих сердечно-сосудистую систему. Почки уже отказали. Печень почти отказала. Кома глубокая. Зрачки широкие. Синяя. Отекшая. Все.

***

«А можно ее покрестить?» Это Настина мама спрашивает. Насте 10 месяцев, еще не крещеная. Конечно, можно. Успеет ли договориться с батюшкой?

***

Успели. Батюшка наш старый знакомый. Не первый раз в отделении. Все четко, заученно, но не торопясь, глубоко и честно. Бахилы с маской – священнику и маме. Ну, с Богом. Ушли они к Насте.

***

Вернулись в ординаторскую. Мамочка что-то на небеса пеняет. «Поможет ли Господь?» – батюшку спрашивает. У-ух, как он ей ответил! Даже я голову в плечи вжал. Во как! Правильный батюшка.

***

«Я побуду с ней еще немножко?» Это снова мама. Как будто у меня есть варианты ответов. Проводил ее опять к Насте. Взяла дочь за отекшую холодную ручку. Что-то шепчет, по головке гладит. Вышел с комом в горле. Двадцать лет в реанимации, а никак не привыкнуть. Пошел на крыльцо перекурить. Вот и батюшка собрался, уходит. «Знаете, доктор, у меня такое не часто бывает, но сегодня точно почувствовал, когда стоял с мамой у Насти в палате. Почувствовал: кто-то там еще присутствует. Да и не кто-то. Я знаю Кто…»

***

Трое суток после дежурства не был на работе. Даже не звонил. А что звонить? И так все ясно. Снова на дежурстве. Захожу в отделение – и точно: аппарат в Настиной палате не работает. Тихо. Но как-то странно смена ночная улыбается. И взахлеб, наперебой: «А мы ее еще ночью с аппарата сняли! И моча пошла! И глазами пилькает!»

***

Переводим Настю на долечивание и реабилитацию в другую клинику. Только толстенная история болезни да черные от некрозов (такая вот болезнь) кончики пальцев напоминают о том, о чем и напоминать нам не надо. Машина уже у крыльца. Пора. Сейчас придут Настю пеленать и закутывать. Зашел к ней попрощаться. Большая стала. Ей уже 11 месяцев исполнилось. «Ну что, Настюха, будем жить?» – вслух спрашиваю, улыбаюсь. А она неотрывно смотрит на меня. И вдруг прикрывает глаза и ме-е-едленно так кивает мне в ответ. Дескать, будем-будем! Снова открыла глазенки. И на меня, онемевшего, лука-а-во так смотрит. И лыбится. В полный с двумя зубешками рот.

***

Дорога домой. Улица Вольная. Навстречу люди с цветами. Четное количество. Колокол сегодня молчит. Звякнула лишь монетка в кружке у нищенки. На крыльце ритуального магазина мадам по телефону на цены жалуется. И веники у бани дорогие. Джипина со стеклами темными, мертвыми от дома красивого отъехала, грязью обрызгала. Ни на шаг не отступил. Даже не зажмурился. Привык. И у суда с тюрьмой шаг не ускорил, головы не опустил. Хотя и не зарекаюсь. У рынка настроение традиционно поднимается. «Золотовалюте» подмигнул. А вот и вокзал. И дальняя дорога. Железная. Прямая. И все-таки…

***

И все-таки – солнышко светит над всем этим. А Настя улыбается.

***
Послезавтра снова пойду.
  Декабрь 2008

 

Из хайку-дневника 2004 янв-март

 
 
ЯНВАРЬ

***

Снегом заносит
Следов цепочку в поле.
Завтра Новый год. 

***

Это не снегирь.
Пожалейте воробья
Раненого в грудь.

***

Скамейка пуста.
На снегу написана
Формула любви.

***

Ночь на Рождество.
Вьётся белый мотылёк
Над лампадкою.

***

Полная Луна.
Кажется, вот-вот родит
Маленьких лунят.

***

Под куполом тьмы
Вижу Тебя, Господи,
Сквозь дырочки звёзд.

***

Каждый день ходит, 
Не забывает меня
Серая мышка.

***

Я б спел веселей,
Да на шее у меня
Крест повесился.

***

Бледные лица.
Белый снег. Алая кровь.
Чёрная речка.

***

С того берега
Отец мне рукой машет …
Будильник звонит.

***

Утро. Во дворе
Сжигает ёлки дворник.
Конец января.

 
 
ФЕВРАЛЬ

***

В поле снежном спят
Ромашки, незабудки …
Одинокий стог.

***

Хорошо живут
Она, дети и его
Фотография.

***

Воск свечи к утру,
Звезды упавшей росчерк — 
Всё растаяло.

***

Так вот какое
Сердце твоё, голый клён!
Снегирь на ветке.

***

Вот так метель!
Но всё ж узнал я тебя,
Весенний ветер.

***

В замёрзшем окне
Глазок продышу. А вдруг,
Весна во дворе?

МАРТ

***

Услышал нынче
И от тебя, ворона,
Песню о весне.

***

Опять морозы.
Но похож на подснежник
Узор на стекле.

***

Даже такая
Отовсюду ты видна.
Церковь без крестов.

***

Лакает щенок
Солнце из талой лужи.
Первая весна.

***

Ты ушла с зимой.
Вата в оконной раме —
Всё, что осталось.

***

Загляни в окошко
К старой матушке моей
Месяц молодой.

***

И вновь снегопад.
Вьётся пыль в пустом шкафу.
Ключи на столе.

***

Час ночи. Не сплю.
А вдруг, не обманула
Кукушка в часах?

***

Тишина поёт
Песню колыбельную 
В пламени свечи.

***

Месяц растолстел.
Новую песню скоро
Волчица споёт.

***

Ноздри щекочет
Утренний дым из трубы
Бездомному псу.

***

Живёт паучок,
Тихо вьёт паутинки 
В гитаре моей.

ПРИДУМКИ — 2 (1995-2002)

 

АФГАНСКИЙ ВАЛЬС

Оставаясь дома один,
он зажмуривает глаза
и,
представляя себя
на шикарном балу,
начинает кружиться в вальсе
по обшарпанному полу.
В такие минуты
никто на свете
не может сравниться с ним
в красоте танца.
С ним.
С безногим.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Тридцать лет он молчал
и три года.
А потом…
тако-о-ое сказал!

МЕЧТА

Всю свою жизнь
мечтал
о том свете.
И после смерти —
тоже.

КАТЕРИНА

Вот так взяла,
расправила крылья
и полетела!..
А сверху на нее —
коршун.
А снизу в нее —
камень.
И даже к помойке
кошки не подпускают.


СОБЕСЕДНИК

Мне с ним
очень интересно.
С ним есть о чем
помолчать.

ЗАГАДКА

Дети — цветы жизни.
Взрослые — плоды ее.
Мертвые,
вероятно, —
сухофрукты.
Хорошо бы узнать,
кто компот варит.

ВОЗВРАЩЕНЕЦ

Кто-то ищет дорогу к Богу.
Кто-то идет по ней.
Кто-то уже пришел к Нему.
Лично я —
возвращаюсь.

КОГДА-НИБУДЬ

Земля наша
мотыльком ночным
кружится, вьется
вокруг огонька солнечного…
Когда-нибудь
докружится.
Когда-нибудь
довьется.

ПОПРОШАЙКА

Что за нищий
сидит там
за горизонтом,
в чью шляпу
каждый вечер
Бог бросает
полушку Солнышка?

ДРУГ

У меня
есть только один
преданный друг.
Мною преданный.


СОЛОВЕЙ И РОЗА

Ему повезло –
он родился Соловьём.
Ей повезло ещё больше –
она родилась Розой.
Третьему
не оставалось ничего другого,
как родиться
Оскаром Уайльдом.

РАЗГОВОР

Мне нравится
с вами разговаривать.
Мне нравится
что-нибудь рассказывать вам.
Мне нравится
слушать вас.
Мне нравится
спорить с вами …
Я очень люблю разговаривать с вами,
мёртвые.

ФРАНС КАФКА

Я могу
написать ещё страшнее.
Но
боюсь.

БЕСТСЕЛЛЕРИСТ

Написал про то,
какой он
бедный.
И стал …
богатым.

ПОЖАЛУЙСТА

Дайте мне квартиру.
Дайте мне машину.
Дайте мне дачу.
Дайте мне кучу денег.
И любви.
И покоя.
И счастья.
И ещё – новую совесть.
Больше мне ничего не надо.
Всё остальное
у меня уже есть.

СПАСИБО

Спасибо этому дому.
Пойду к другому.
Спасибо этому свету.

СКУПОЙ

Был так скуп,
что даже
выдыхал через раз.

РОЖДЕСТВО

Зажгла свечу
и поставила её на окошко.
Как и полагается.
Хотя она и жила одна
на краю
пустого дачного посёлка.
Мимо
шёл замёрзший
грабитель, насильник и убийца.
Зашёл на огонёк.
Как и полагается.
И …
ничего страшного не произошло.
Рождество
всё-таки.

БАРМАЛЕЙ

Все детишки хороши!
Выбирай.
На вкус.

АТЕИСТ

Родился верующим.
Жил в сомнении.
Умер атеистом.
«Слава Богу! –
сказал Бог,
встретив его с объятиями. –
Теперь
будет с кем поболтать
на досуге».

ПЛАНЕТА №6

Блаженны нищие духом …
Блаженны плачущие …
Блаженны кроткие …
Блаженны, изгнанные за правду …
Блаженны вы,
когда будут поносить вас и гнать …
И – так далее.
Целая планета.
Блаженных.

НОВЫЙ СОЛОМОН

1

Всё пройдет.
Даже «Санта-Барбара».

2

Всё надоело.
Даже говорить,
что всё надоело.

3

Всё уже было.
И …
это тоже было.

ПОСЛЕДНИЙ АВТОБУС
(слушая «Шёл троллейбус…» Булата Шалвовича)

Шёл автобус по улице.
Женщина шла впереди.
И все мужчины в автобусе
долго смотрели ей вслед …
И только я в автобусе
лежал
и в окно не смотрел.
Ведь был автобус не рейсовый,
а …
с чёрною полосой.

ВОЛЧИЦА

Лютой зимой.
Под холодной Луной.
В диком глухом лесу.
На вершине заснеженного холма.
Сидит
одинокая волчица.
И слушает.
И – тишина.
А вокруг неё
на холме
на снегу
ни следочка …

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ

На одной далёкой маленькой планете
живёт одинокий мальчик.
Каждый вечер
он смотрит на небо,
но
не видит на нём
большую-большую планету,
на которой живёт много-много людей.
Не видит он нас.
И слава Богу!

СОСТЯЗАНИЕ
Вот только не надо!
Не надо говорить,
что ты боишься состязаться со мной.
Ты же никогда и никому не проигрывала!
Ни в беге.
Ни в спортивной ходьбе.
Ни на длинные дистанции.
Ни на короткие.
Ни в спринте.
Ни в марафоне.
Ни в беге с препятствиями.
Ни – без …
Ты же абсолютная чемпионка!
И чего это у тебя так глаз-то дёргается?
А?!
Смертушка?

ВДОВУШКА

Сегодня проснулась одна я.
О, Боже!
Он умер вчера.
Не встану, не стану готовить я завтрак.
Он умер вчера.
Его провожать не пойду на работу.
Он умер вчера.
И не помашу я ладошкой в окошко.
Он умер вчера.
А значит сегодня могу,
не вставая,
в постельке валяться я
хоть до обеда?!

НЕПОГОДА

Летела по небу тучка.
Чёрная-чёрная.
А навстречу ей облачко.
Белое-белое.
Она такая грозная-грозная.
А оно такое нежное-нежное.
Встретились они.
Соединились.
И стали жить вместе.
Одной семьёй.
Серой-серой…

КОЛОКОЛЬЧИК

Я гулял по лесу.
И радовался.
А потом заблудился.
И расстроился.
А потом услышал
весёлый колокольчик.
И снова обрадовался.
И пошёл на его звонкий голосок.
И снова расстроился.
Это была корова.
Она тоже заблудилась.

 

СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА И ОРАНЖЕВУЮ БЕГЕМОТИХУ

 
   Жил да был Беленький бычок. Жил он не далеко от Рязани. В колхозе. На ферме. С папой и мамой. Папа был быком. А мама — коровой. Жили они хорошо. Но была у Белого Бычка одна заветная мечта. Он очень хотел покушать сочной зелёной травки. И не где-нибудь, а в Париже. И не где-нибудь в Париже, а на Елисейских полях. И, конечно же, мама с папой его туда не отпускали.
  И вот однажды приходит к ним домой скотник Фёдор Семёнович и говорит: “Завтра я поведу вас на мясокомбинат. Извините”. И ушёл.
  Сначала все поплакали. Потом Белого Бычка отпустили погулять. А Бык и Корова стали думать. А когда они надумались, то позвали Белого Бычка и сказали ему: “Мы тебя очень любим. И не хотим, чтобы из тебя сделали окорок. Лучше мы отпустим тебя в Париж, на Елисейские поля. За нашу жизнь мы накопили целый миллион рублей. Возьми эти денежки на дорогу. Но мы тоже не хотим превратиться в пельмени. Поэтому, когда наступит ночь, подожги наш дом с четырёх сторон вместе с нами. И беги в свой Париж. Там тебя никто не тронет. Там свобода, равенство и братство. И Эйфелевская башня. А перед тем, как бежать в Париж, отдай половину денежек Фёдору Семёновичу. Положи их ему на крыльцо. Пусть не думает, что мы сволочи.” Сказали это Белому Бычку папа с мамой и решили ещё немного поплакать. А потом попросили Белого Бычка закрыть дверь. С той стороны …
  Сделал Белый Бычок всё так, как ему сказали, и пошёл на вокзал. Там он купил себе билет на поезд “Рязань — Париж” и уже к вечеру смотрел в окно вагона на убегающие русские леса и поля.
  … Уже несколько дней Белый Бычок был в Париже. И хотя мечта его, наконец-то, исполнилась, сказке конец ещё не настал.
  Днём Белый Бычок кушал травку на Елисейских полях и любовался Эйфелевской башней, а поздним вечером гулял по тихим парижским улочкам. Ему было очень хорошо. Но иногда, а потом всё чаще и чаще, на него стали нападать грустные минутки. Он начинал вспоминать маму Корову и папу Быка. А недавно даже вспомнил Фёдора Семёновича. Так ему грустно было. Одному ведь всегда бывает грустно…
  Но вот однажды, гуляя по тихим парижским улочкам, он вышел на набережную речки Сены и увидел в воде Оранжевую Бегемотиху. Она плескалась, ловила мелкую парижскую рыбёшку и кушала её. По маленьким, но выразительным глазкам Оранжевой Бегемотихи Белый Бычок понял, что на неё тоже нападают грустные минутки. Поэтому он сказал ей: “Давай будем дружить!” “Давай!” — сказала она и вылезла из воды.
  На следующий день они уже вместе кушали сочную травку на Елисейских полях, а вечером гуляли по тихим парижским улочкам. И от такого счастья Белый Бычок стал Самым Белым Бычком на всём белом свете. а Оранжевая Бегемотиха — Самой Оранжевой Бегемотихой!
  Но кончилось счастье, и наступило несчастье. На четвёртый день их совместной жизни Оранжевая Бегемотиха перестала какать. Ведь она никогда раньше не ела столько сочной травки, тем более на Елисейских полях, поэтому у неё и случился заворот кишок. Оранжевая Бегемотиха стала сереть не по дням, а по часам. А когда она совсем посерела и упала, Белый Бычок вызвал “скорую помощь”.
  Привезли уже серую Бегемотиху во 2-ую городскую парижскую больницу. Там в тот день дежурил доктор Жан. Он осмотрел её и сказал Белому Бычку: “Бегемотихе срочно нужна операция. Но я не могу её сделать, потому что у меня нет специального ножа, которым разрезают очень большие животы. Правда, такой нож есть у Жёлтого Носорога. Но живёт он очень далеко. В Китае. В городе Шанхае.” Сказал это доктор Жан и ушёл по своим врачебным делам.
  А Белый Бычок, не долго думая, побежал — ведь денег на билет у него не было — в Китай, в город Шанхай. Бежал он долго, но мог бы бежать ещё дольше, если бы его иногда не подвозили на попутных машинах…
  В Шанхае Белый Бычок нашёл Жёлтого Носорога, рассказал ему про Бегемотиху и попросил у него специальный нож. Жёлтый Носорог дал Бычку не только нож, но и денег на обратную дорогу. “А то, — сказал он, — ты можешь не успеть, и серая Бегемотиха уже никогда не станет Оранжевой.” Поблагодарив его от всего бычьего сердца и поздравив с наступающим Новым годом, Белый Бычок отправился в обратный путь.
  Доктор Жан, увидев нашего героя, сказал ему, что он очень вовремя привёз специальный нож и что завтра могло бы быть поздно. Доктор пошёл готовиться к операции, а Белый Бычок решил пока погулять по тихим парижским улочкам.
  Гулял он, гулял и случайно вышел на то самое место на набережной, где они встретились с Оранжевой Бегемотихой. Тихо текла вода, и в лучах закатного солнца плескалась мелкая парижская рыбёшка.
  И решил Белый Бычок почувствовать то, что чувствовала его подруга, купаясь в ласковых волнах Сены. Он зажмурился и с разбегу прыгнул в воду. А потом стал плавать, плескаться, и даже ловить и кушать мелкую парижскую рыбёшку. Часа два купался. После этого позвонил в больницу, и узнав, что операция прошла успешно, пошёл отдохнуть на Елисейские поля …
  А утром Белый Бычок почувствовал, что не может покакать, и увидел в зеркало, что из белого превращается в серого. Он никогда раньше не ел рыбёшки, тем более парижской, поэтому и у него тоже случился заворот кишок, и он тоже попал во 2-ую городскую больницу, когда там дежурил доктор Жан …
  После операции Бычка положили в палату, в которой уже находилась Бегемотиха. В палате было много солнца, светло-розовые стены, белые занавески и сифон с газированной водой. А на кроватях под белоснежным бельём лежали Серый Бычок и Серая Бегемотиха. Они быстро поправлялись, и с каждым днём Бычок становился всё белее, а Бегемотиха — всё оранжевее.
  Через несколько дней их выписали из больницы. Вышли они на залитую солнцем и прошедшим дождём чистую парижскую мостовую, постояли, подумали и решили, что Белый Бычок будет кушать сочную травку на Елисейских полях, а Оранжевая Бегемотиха — купаться и ловить мелкую парижскую рыбёшку в речке Сене. А по вечерам они будут встречаться и вместе гулять по тихим парижским улочкам.
  “Так-то будет лучше,” — сказал Бычок. “И какать будем нормально,” — согласилась с ним Бегемотиха.
  А специальный нож они отправили обратно в Китай, в город Шанхай, Жёлтому Носорогу. Вместе с открыткой, в которой большими буквами было написано: “СПАСИБО!” Только по-китайски.
 
 
1992 г.

СКАЗКА ПРО КОНФЕТКУ-ЭГОИСТКУ

 
 
   Жила-была Конфетка. Звали её Лида-Леденец. И были у неё очень красивые обёртки. Верхняя — красная-прекрасная. Средняя — блестящая-хрустящая. И,наконец, нижняя — невзрачная, но прозрачная. А под всеми тремя — сладкое-сладкое, вкусное-вкусное тельце самой Конфетки. Вот только характер у неё был скверный, потому что она никого не любила, кроме себя. Эгоисткой была.
  По воскресеньям Лида-Леденец ходила в зоопарк и подолгу гуляла там среди клеток с животными. Ей нравилось, когда звери начинали бросаться на решётки и беспомощно рычать от невозможности и желания достать её. Но особенно она любила прогуливаться у клетки с обезьянами. Там жила горилла, вернее — Горилл, который сильнее всех хотел Конфетку. Лида-Леденец, зная это, специально останавливалась рядом с ним, разворачивала свою верхнюю обёртку, как будто от жары, и, сверкая на солнце кусочком приоткрывшейся блестящей рубашки, наслаждалась тем, как Горилл кидался на решётку, протягивал сквозь прутья свои руки и кусал до крови свои некрасивые губы.
  Однажды, когда Лида-Леденец дольше обычного задержалась у клетки с обезьянами, Гориллу стало плохо. Он упал в обморок и, не приходя в сознание, к утру умер.
  … Фёдор Семёнович после пожара на ферме уехал из деревни и стал работать в зоопарке: чистить клетки и кормить зверей.
  В тот день, когда Горилл умер, Фёдор Семёнович решил, что пора прекратить издевательства Конфетки над зверями. Он немножко подумал и придумал, что нужно сделать.
  Взял он все свои денежки, пошёл в магазин и купил много-много вкусных конфет. А потом целую неделю кормил ими зверей. До отвала накормил. Так, что звери даже смотреть на конфеты больше не хотели.
  В воскресенье, как обычно, Лида-Леденец пришла в зоопарк. Но что такое? Звери спокойны. Никто не бросается на решётки и вообще не обращает на неё никакого вниманья.
  Тогда Лида-Леденец решила всем показать, на что она способна. Встала она на самое видное место и сняла с себя верхнюю обёртку. Ах, как заблестело на солнце её второе серебряное платьице! Но звери остались спокойны. Тогда Конфетка сбросила с себя вторую обёртку. Сквозь тоненькую нижнюю рубашку уже стало видно её сладкое тельце. Но всё равно никто не обратил на Эгоистку никакого внимания. И вот уже всё сбросила с себя Лида-Леденец! Сладкий запах полетел над клетками, но звери даже и не шелохнулись.
  А день, между прочим, был жарким. Поэтому очень скоро Конфетка стала таять. Но она этого не замечала. А когда заметила, то было уже поздно …
  Лида-Леденец превратилась в маленький липкий грязный комочек, который вечером вместе с затоптанными обёртками Фёдор Семёнович сгрёб метлой в общую кучу мусора …
  После работы Фёдор Семёнович как обычно зашёл в рюмочную, чтобы выпить водочки. “Жаль, — сказал он самому себе, — что я раньше не додумался купить конфет. Может тогда и обезьянка осталась бы жива.” Вздохнул, поставил пустой стаканчик на столик. И пошёл к стойке ещё за одним.
 
1992 г. 

ПРИДУМКИ О ЛЮБВИ

ОН И ОНА
(поэма в придумках)
1992-2002

1

Они посмотрели
друг другу в глаза.
И он потерялся в ней.
А она — в нем.
Как два,
поставленных друг против друга
зеркала.

2

Она не раз раздевалась перед ним.
Но каждый раз
это напоминало ему
открытие памятника.
И он вставал,
и произносил пламенную речь.

3

Ты спала обнаженной
и замерзла во сне.
Тогда я превратился в одеяло
и укрыл тебя собой.
Но ты
сбросила колючее одеяло на пол.
Потому что не привыкла
спать
без пододеяльника.

4

Он сидел один
на краю
двуспальной кровати
и горько плакал.
Рядом сидела
она.
Тоже одна.

5

«Милый мой, —
сказала она улыбнувшись, —
ты стал слишком обидчивым!»
И он
обиделся.

6

Я часто снюсь себе
мужчиной
настоящим.
Приходи ко мне
во сне.
Не пожалеешь.

7

Посмотри на меня.
А теперь – в меня …
Но больше не делай этого.
А то развалишься на кусочки,
как камень,
поливаемый поочерёдно
то холодной,
то горячей
водой.

8

У тебя такая большая душа!
А вот спрятаться в ней
негде.

9

Он не был слепым.
Она не была глухонемой.
Они не были идеальной парой.

10

Такая прекрасная погода!
А ты –
рядом.

11

Когда она надоедала ему,
он
покупал ей
семечек.

12

Ты такой умный.
Ты такой красивый.
Ты такой смелый.
Ты такой сильный.
Ты такой добрый.
Ты такой ласковый.
Ты такой внимательный.
Ты такой отзывчивый.
Я НЕ-НА-ВИ-ЖУ тебя!

13

Она так сильно ненавидела его,
что однажды
убила.
Потом оказалось,
что это был
не он.
Теперь
она ненавидит его
еще больше.

14

Потери были
одна страшнее другой.
Сначала
она потеряла его.
Потом –
любимого пуделя.

15

Завоёвывая твою любовь,
я выиграл девять сражений,
форсировал восемнадцать маленьких рек
и шесть больших,
взял одиннадцать городов
и тридцать четыре селенья,
и, наконец, — вот она!
Горит!
Полыхает! …
Ну, всё.
Хватит.
Надоело.
У-хо-жу!
Теперь ты
повоюй.

16

Я научился красиво ходить.
Потом — красиво уходить.
Осталось научиться
красиво не возвращаться.

ЭПИЛОГ

1

Полюбил себя.
Признался себе в любви.
Сделал самому себе предложенье.
И вскоре женился.
Жили они
и долго,
и счастливо,
и умерли в один день …
Вот только детей у них
не было.

2

Любовь – это прилив.
«Господи, чего тут только нет!» –
каждый раз удивлялся он,
прогуливаясь по берегу
во время
отлива.

3

Любовь — это
имя существительное,
женского рода,
нарицательное,
неодушевленное…
И все.