Д В О Р О В А Я    П Е С Е Н К А

                           О

             П Е Р В О Й         Л Ю Б В И

      

 

                                        КУПЛЕТ  ПЕРВЫЙ

 

                     «во время»                

 

 

                         1

 

 

                  » За то, что только раз в году бывает май,

                 За млечную зарю ненастного дня

                 Кого угодно ты на свете обвиняй,

      Но только не меня, прошу, не меня!

                    Этот мир придуман не нами!

                                                                 Этот мир придуман не мной!…» –

 

   – это я не пою. Это я – насвистываю. Тихо-тихо насвистываю. Шёпотом

насвистываю. Почти про себя насвистываю. Место пустынное, незасвеченное –

вряд ли кто услышит. Но всё равно стараюсь не шуметь – мало ли…

                                                               *

   А песенка-то – приятная! Теплая такая, мягонькая. Из подросткового

детства моего. С танцулек пионерлагерных …

                                                               *

   …Тогда все под эту мелодию «быстрый» танцевать стали. А он меня – на 

«медленный» пригласил. Вывел на середину зала, прикоснулся и …

                                                               *

   А как прикоснулся! У меня аж самые глубокие косточки мелко задрожали. Не

прижался, не прилип, –  как  мужики потом, позже – даже не прильнул, а чуть-чуть

прикоснулся. Пальцы – пальцы. Пальцы – позвонки. Его грудь – два

моих сосочка …

                                                      *

   … два таких м-а-аленьких  гвоздика. Лего-о-онечко так покалывают через наши

рубашки тоненькие грудь его неволосатую. А он и не реагирует будто. Смотрит в

сторону. Глазом не моргнет. А сам ведь всё-о-о чувствует, всё-о-о понимает!

Вон, как напрягся весь… Любименький…

                                                      *

   Что это ты, Светик-Семицветик, носом-то зашмыгала, рассопелась?

Вон, смотри-ка, прицел-то весь запотел… А вот это правильно – протри-ка

его нежно своим платочком пушистым. Как когда-то глазоньки слезливые

промокала. Во-о-от… Та-а-ак… Так-то лучше.

                                                       *

   Умора, наверное, со стороны на меня смотреть! Лежит на куче обломков перед

окном выбитым баба на пузе – ноги разведены, юбка длинная

для удобства в «гармошку» на заднице собрана, фуфаечка размера пя-

тидесятого тельце сорок четвертого потеть заставляет, на голове,

когда-то лихо по-пугачевски  взлохмаченной, платок пуховый оренбург-

ский стрижечку «тифозную» покрывает, а ладошки-то белые нежные вин-

товочку снайперскую новейшего образца с супероптическим прицелом

сжимают… Вот такая вот, блин, картинка развесёлая намалёвана. Об-

хохочешься.

                                                               *

   Ну что, орёлики ползучие, где вы скрючились? Вылезли бы из щелей-то своих,

размяли бы косточки молодые, расслабились бы. И я бы потом не-

много расслабилась, «дум-думочку» свою отпустив. И пулька бы моя

наконец-то успокоилась бы, через дырку сделанную душу чью-нибудь выпустив.

Только вот душе-то вражеской вряд ли после этого отдохнуть удастся.

Хотя …

                                                               *

   Интересно, а Там они продолжают воевать?

                                                      *

   Эх, папка, папка … А вдруг, я напрасно к тебе их по одному отправ-

ляю?! А вдруг, встречаешь ты их ТАМ и, приобнимая, говоришь: «Ну что,

враги мои бывшие, теперь и вы все понимаете …» И думаешь: «А вот

дочурка моя ни хрена пока не понимает. И никто у них там ничегошень-

ки не понимает. А если кто и догадывается, что он всего лишь личинка

обыкновенная, что должен когда-нибудь бабочкой стать, то и тогда по-

лёт свой будущий как-то уж очень по ползучему представляет, по тол-

стобрюхому как-то».

   Вот, быть может, что ты говоришь им, отец. Вот, быть может, что ты думаешь про нас.

                                                             *

   Спать, что ли, легли после обеда, соколики? Очень даже возможно:

ночь-то для сна – самое неподходящее время нынче…

                                                              *

   Смех и грех! Деда-то своего в этот день двадцать лет назад я в

школу за ручку на пионерский сбор привела! На тридцатилетний День

Победы! Тогда и узнала, что он в войну снайпером был. И сотню целую с «хвос-

тиком» фашистов ухайдакал. Геройский у меня дедок был. С медалями-ор-

денами. Уважаемый дедуля. Не то, что я — «белокурая сучка продажная

из стран содружества»…

                                                       *

   Да не белокурая я вовсе! А чернявая! И не продажная. Я и на Укра-

ине-то –  всего один раз проездом была. А Прибалтику, так ту и вовсе только

по телевизору видела.  Мой это город! Мой! И старик тот – отцом мо-

им был! И мать… Ой, мам, что это я, бестолковая? Ты-то ведь наверняка сейчас

жива: сидишь  где-нибудь в подвале и носа не показываешь. Ты же тру-

сиха у меня, мать. Баба русская, забитая. Не то, что некоторые… У-у-у, Светка,

психопатка, метиска-полукровка, у-у-у!…

                                                        *

   Спокойно, Светик, спокойно!  Не скрипи зубами-то, побереги эмаль.

До лучших времен. Побалуешь, быть может, еще когда-нибудь мужичков

улыбочкой мосфильмовской!

   Э-эх, Москва! Что ж ты сделала, подлая…

                                                               *

   Во-о-о… Зашевелились, таки! Как на ладошку выползли! Без опти-                  

ки в «яблочко» впендюрила бы!

                                                       *

   А близко ты, Светик, сегодня устроилась. Ой, близко! До подвала, конеч-

но, добегу. Десять секунд. Бабы там все наши вроде. Подсадок нет. Не

выдадут. Вот только стрелять-то здесь больше не откуда. Значит – засе-

кут. Сразу сюда припрутся. Всех на свет вытащат. А на свету меня и

выявлять среди остальных не придётся. С таким-то взглядом. Са-

дись и пиши картину «Арест пропагандиста — 2″…

                                                       *

   Не стрелять что ли? Ну, уж, дудки! Вот этому сейчас и всажу. Во-о-от

этому. А то руками размахался. Командирчик ихний, похоже. Да не

дергайся ты!  Успокойся, попрыгунчик хренов!  Все ж тебе сейчас сразу

пофиг станет! Все ж сразу – позади окажется! Присел бы лучше, подумал.

О том, что хорошего в жизни сделал.  Да и  не долго бы думать тебе

пришлось. В смысле – не о чем. Наверное…

                                                               *

   О, ё! Они же разворачиваются! Сюда намыливаются? Точно – сюда.

Экстрасенс что ли у них на службе?

                                                              *

   Так, Светка, теперь – без суеты.  Главное – стрелялку свою заны-

кать понадежнее. Всё ведь перероют. А надежнее – значит на самое вид-

ное место. Замаскировать  только получше.  Вот сюда. Вот так. Вот

та-а-ак… Вроде ничего. Если не поумнели, то не найдут. В каждую щёл-

ку заглянут, а не найдут. Ну, а если поумнели… То будет тогда на свете два

Светика. Каждая с одной ручкой и одной ножкой… 

                                                               *

   Дура! Нашла, что вспомнить! Топай-ка, давай, отседова поскорее, топай!…

 

                                                             2

 

   — С добрым весенним деньком, командирушка! И – с праздничком! Во

сне, небось, водочки без меня уже изрядно откушали, ваше благородие, а?

Вон, глазки-то как опухли! С трудом открываются!

   — Да пошел ты…  Нормально все?

   — Сам пошел… Нормально.

   — Сколько уже?

   — В Петропавловске-Камчатском   полночь.

   — Сам-то поспишь?

   — А ночь на что?

   — Шутник… Полей-ка…

   — Любимому командиру – завсегда, пожалуйста!

   — Саню забрали?

   — Не-а…

   — Суки. Всем насрать… Хуже?

   — Да нет, Серый. Ерунда же там – навылет. ОРЗ страшнее.

   — Ну, смотри, Склифосовский.

   — Да смотрю-смотрю… Вытянет. Может, завтра заберут.

   — Ага. Всех. Подберут… Пошли что ли?

   — Типун тебе…   А кофе?!…  Ну, пошли …

   — Давно тихо?

   — А мы им сказали, что ты спать пошел. Так что, как ты лег, так они

и перестали. Какой же идиот, кроме меня, тебя разбудить решится?!

   — Иди теперь, скажи, что я проснулся.

   — Слушаюсь, командир!

   — А без подколок?

   — Да часа три уже ни хлопочка.

   — Ну-ну…

   — В смысле – кар-кар? Сплюнь, командир.

   — Нечем.                                     

   — А зеркало тебе, Серый, не дать?           

   — Не понял?

   — Да пятно твое родимое, родимый мой, опять побагровело. Чё учу-

ял-то?

   — Выдумываешь.                             

   — Не-а, не выдумываю. В бою оно вообще черным у тебя становится. А  когда

спишь – ро-о-озовенькое! Как жопка у младенца. Так что, колись…

   — Хорошо. Как тебе во-о-он тот домик?

   — Пожить в нем хочешь?                        

   — Обменяться. С доплатой.

   — Дураком надо быть, чтобы залечь в нем.

   — Или дурой.

   — Я б от дуры не отказался.

   — Так поднимай народ. Может повезет.

   — Тросик-то для суки приготовить?

   — Поймай сначала…  Да и БТР у нас только один на ходу.

   — А другой конец я и сам с удовольствием подержу!

   — Свой подержи, Мюллер…

                                     3

                                                  

   В кольцо входят лишь несколько человек. Остальные остаются этим

кольцом. Точнее – кривым многоугольником, потому как не ровненько сто-

ят, а прячутся, кто за чем. Группа вошедших внутрь оцепления – пять

человек. Выглядят устрашающе – от тугой шнуровки на солдатских вы-

соких ботинках до трехдневной щетины на лицах. Соответственно внеш-

нему виду и ведут себя: четверо врываются в единственный в доме

подъезд, пинками открывают незапертые двери, плечами выбивают запер-

тые. Все – быстро, слаженно, без суеты. Периодически появляются в окон-

ных, как правило, без стекол, проемах и показывают кольцо, образованное

большим и указательным пальцем, пятому, оставшемуся внизу, перед

подъездом. Пятый – вероятно, командир.  Перед ним и отчитываются. У

командира – родимое пятно во всю правую щеку. Почти черное. Курит. Внешне

спокоен.

   Шум, но не голоса, раздаются из трехэтажного здания уже минут два-

дцать. Тот, который с пятном, снова закуривает.

   В слуховом окне на крыше появляется голова одного из обыскиваю-

щих дом. Что-то кричит. Те, которые в оцеплении, ржут. Командир показывает ему

снизу кулак и тоже что-то кричит.

   Через минуту все четверо выходят во двор. Прикуривают у командира.

Кричавший с крыши получает от него шутливый удар в живот и поправля-

ет командиром же натянутую ему на глаза чёрную вязаную шапочку. Опять что-то

говорит. Снова все смеются.

   Один из закуривших показывает на подвальное окно. В зарешеченном,

без стекла отверстии – детские лица. Один мальчишка просунул руку сквозь

прутья, сделал из ладошки пистолет, надул губки, нацелил пальчик на сол-

дат – стреляет. Командир грозит ему пальцем, щелчком отправляет окурок

в сторону подъезда, поворачивается спиной к дому. Уходит. Солдат, кричав-

ший с крыши, хватает командира за рукав, что-то говорит ему, машет рука-

ми, показывает на дом. Командир вырывает рукав. Уходит. Остальные, включая

оцепление – за ним. Все, кроме одного. Того самого, веселого и не-

послушного. Он поворачивается к дому, снимает с плеча автомат, передер-

гивает затвор, направляет дуло на пустые окна, сплевывает, щелкает пре-

дохранителем, закидывает автомат обратно за плечо, поворачивается и

бежит догонять своих. Мальчишка из подвального окошка  стреляет пальчиком

ему в спину.

 

 

                                                     КУПЛЕТ ВТОРОЙ

 

                                                  «до»

 

 

                                        1

 

   Море, как море. Как всегда, неповторимое. Пасмурно. Мелкий дождик. Штормит.

Название и цвет моря – одно слово.

   Метрах в ста от кромки воды (в отлив – в ста  пятидесяти) –

ансамбль из одинаковых бетонно-стеклянных коробок. На крыше каждой коробки

большими (фанерными?) буквами – названия: «Штормовой», «Звездный»,

«Мирный». К этому комплексу со стороны бескрайних  (для взгляда)

 виноградников ведет полукилометровая, прямая, широкая, одномоментно

асфальтированная дорога, берущая начало из менее прямого, но более широкого

и не единожды побывавшего под катком шоссе. Исток дороги отмечен щитом: 

«Всесоюзное оздоровительное круглогодичное объединение пионерских лагерей

«Юный ленинец».

   У здания с ореолом «Штормовой» выпускают едкий, присущий «Ика-

русам», дым сами «Икарусы». Два «Икаруса». Перед ними не стоят на

месте десятка два разноцветных болоньевых курток, с десяток боло-

ньевых же двух-трех цветов плащей, один кожаный пиджак и один с

узорами свитер.

   Свитер, вдруг, скрывается под одной из курток, а на свет, появляет-

ся новый персонаж – в бордовую клетку фланелевая рубашка.

   Рубашка – на мальчике, подростке лет пятнадцати. Под свитером, а те-

перь уже и под курткой, – девочка лет стольки же.  Лица у всех от дож-

дя мокрые. Но у некоторых девочек – не только от дождя. Но у той де-

вочки – только от дождя.

   Через несколько минут перемещения перед автобусами прекращаются.

Отчетливо обозначаются пары и кучки. Пары шепчутся. Кучки смеются.

   Мальчик во фланелевой рубашке и девочка в своем свитере и в его

куртке не шепчутся и не смеются. Она смотрит в одну точку. Он – тоже.

Но в другую. Не обнимаются. Но на ладони можно и не смотреть…

   Одна из кучек запела:

                   « Через восемь тысяч лет

                 Обнаружат твой скелет —

                 Никогда и нигде не унывай! …»

   Многие присоединяются. Видимо, неофициальная  отрядная песня.

   А девочка вспоминает другую, тоже лагерную (пионерлагерную),  ве-

чернюю:

                   « На груди девчонки той

                  лежит листочек небольшой:

               «Милый, я теперь всегда с тобой …»

 

 

   А у мальчика в голове – еще круче:

 

              « Ушел совсем, не встретив первую весну.

                 Пришел домой в солдатском цинковом  гробу».

 

   А из репродуктора на здании – очень громкая и никем не слышимая:

 

                    «Не надо печа-а-алитъся!

                  Вся жизнь — впереди!

                  Вся жизнь — впереди!

                  Надейся и жди!»

 

   Начинается посадка в автобусы.

   Мальчика никто не зовет, не кричат, что уже пора ехать. Он не

вскакивает последним на подножку и не прижимает лицо со скупой, уже почти

мужской, слезой к стеклу сразу же закрывшихся за ним дверей. Девочка не ревет

в ладони и не бежит, спотыкаясь, за автобусом.

   Мальчик одним из первых направляется к «Икарусу», не забыв снять

свою куртку с девочки. Девочка поворачивается и медленно идет к

зданию лагеря, сунув руки в карманы джинсов. Перед крыльцом она останавли-

вается и с силой пинает лежащий на пути смятый кулек. Затем, достав

руки из карманов, перепрыгивая через ступеньку, залетает на крыльцо.

Снова прячет ладони в карманах, пинком открывает двери подъезда и

входит…

   Пасмурно. Мелкий дождик.  И на море – штормик.

 

                                             2

 

   — Идиоты. Могли бы и отменить в день отъезда этот «тихий час» ду-

рацкий. Ну и что, что не все сегодня уезжают?  Все равно через пару

дней лагерь опустеет. Хотя бы последние деньки дали бы отдохнуть от

этого распорядка доставшего. Лежи тут… Помалкивай…  Дверь в ко-

ридор открыта – не поболтаешь. Повернусь-ка лучше к окну, к морю…

                                                      *

   У-у-у, какое!  Хм…  Но не такое, как утром. Не такое…

                                                      *

   Ну, Светка! «Не как все, не как все …» А сама?!   А ведь действи-

тельно, наверное, не как у всех вышло. Молодец она, все-таки. Тоже, поди,

сейчас не спит. Крутится. Тоже об этом думает. Вот тебе и первый по-

целуйчик! Не меньше часа обнимались. Аж вспотели все…

                                                      *

   Евгеньич-то…  И туда пробежал, и обратно, и даже головы не повернул. Зато

сейчас строг. Попробуй, заговори или встань с кровати – будешь стоять в одних

трусах в холле и держать в вытянутой в сторону руке свою подушку. Подушка-то –

это не страшно. Я уже дольше всех могу ее продержать. Не то, что в первый

«тихий час». А вот в трусах… Да…

                                                      *

   А у Светки-то – лифчик! Тоненький такой, узенький. Может, это купальник был? А

у матери моей – какой широченный лифчик! С пуговицами от наволочек.  А если

бы у Светки такой бы? Хы-хы-хы-хы-хы …

                                                         *

   Блин, как сильно кровать скрипит! Точно ведь сейчас Евгеньич прискачет…

                                                               *

   А Бекяшина мы все-таки вычислили! Можно было бы и сразу дога-

даться. Все ведь вскакивали, ошарашенные, а он продолжал лежать, за-

кутавшись. Спя, якобы… Шутник. Надо же было додуматься – ходить но-

чью в туалет и на обратном пути, разбегаясь,  прыгать на свою кровать,

не добегая до нее метров двух-трех. Это на наши-то, с железными сетками

кровати! Каждую ночь всех будил, гад! Вчера, уехал. Самым первым. С

фингалом. Спортсмен хренов…

                                                                *

   Лучше бы уж со мной и Боцманом по утрам трусцой бегал. И, как и мы,

тихонько бы вставал, тихонько бы убегал, тихонько бы возвращался ко

времени подъема и громко бы всех будил, разбрасывая по кроватям хо-

лодные утренние гроздья винограда, доставая их из наволочки … Па-

цаны дома не поверят, что огромные виноградные поля начинаются здесь

почти от самого крыльца, тянутся черт знает куда и, главное, никем не

охраняются. Не поверят…

                                                               *

   Шпиц-то как сопит! Единственный, наверное, кто спит сейчас. Север-

ный человек, спокойный, непробиваемый. За всю смену ни с кем не по-

дружился, не подрался. И на прозвище свое не обижается. Шпиц… Обид-

ное, вообщем-то, прозвище. Но только для тех, кто не знает, что приехал

он с Кольского полуострова, что живут они там в каком-то поселке

вдвоем с бабкой, а родители его работают на Шпицбергене, где он и про-

водит – единственное, о чем сказал больше одного предложения – почти

каждые каникулы.

                                                               *

   Интересно, а меня отпустят родители на каникулы к Светке? Остано-

виться есть у кого – дядька двоюродный в этом же городе живет. Правда,

я не видел его никогда. Но открытки на праздники он регулярно при-

сылает. Как это его профессия-то называется? А-а, вспомнил. Маркшей-

дер. Во как. Дырки в горах делает…

                                                                *

   Горы…  Интересно посмотреть. Будем на них забираться со Свет-

кой, по сторонам глазеть. И целоваться…

                                                                *

   Размечтался! Еще никто никуда тебя не отпустил. Еще даже домой не

приехал…

                                                                *

   Странно — по дому совсем не соскучился…  А по ней уже скучаю…

Светик-Светик…

                                                                *

   Светик-Семицветик. Первую неделю даже не знал, как и зовут ее.

Всё от Кокаревой, гимнастки, не отходил. На эту же пацанку в джинсах

только тогда, у лимана, когда со «Звездным» дрались, внимание обратил.

Даже у меня в паху заломило – так она тому, длинноволосому, в его пах

коленом заехала! И чего она задрожала вся, когда я с ней танце-

вать стал? А ведь приятно было дрожь-то  эту под пальцами ощущать!

И сегодня утром она так же дрожала, когда целовались. Не напрягалась,

не отталкивалась, а легонько, ме-е-еленько так трепетала… У-у-ух!

Да-а-а…

   Руки Евгеньич заставляет всех поверх  одеяла класть. Правильно за-

ставляет…  А вот и он. Подъем, пацаны.  Подъем. Последний «тихий

час» перед отъездом закончился. Подъем…

                                              3

 

   — Обалдеть!

   — Здорово. Лишь бы не поймали.

   — Плевать. Последний день. Ничего не сделают. Ты  раньше видела

такой восход?

   — Нет…  Я же тоже первый раз на море. И во время восхода. И с тобой.

И последний.

   — Дрожжи-и-ишь…

   — Не надо. Давай так постоим. Не как  все.

   — Давай… 0-о-о! Евгеньич бежит!

   — Спортсмен, блин. Все испортил…

   — Да стой ты! Фиг с ним …

   — Ничего себе – даже не остановился! Не узнал что ли?!

   — Узнал. Просто – нормальный мужик. Не первый же год в лагере ра-

ботает. Понимает…

   — Да, вам повезло с воспитателем. Нормальный мужик. Не то, что наша мымра…

   — Ты ведь и правда  замерзла…

   — Отстань! Сказала же…

   — На, хоть куртку?

   — Давай…   А ты правда ко мне приедешь?

   — Не маленький ведь уже. Должны отпустить.

   — Горы  тебе покажу.

   — Сейчас – море.  Весной – горы. Потом и помирать можно …

   — Все-таки, Серый, дурной ты  какой-то!

   — Это  точно. С таким пятнищем на роже – трудно нормальным быть.

     — Опять ты об этом?!  Обещал же…

     — Да, ладно… Смотри!

     — Ага! Вижу!

     — В первый раз, когда увидел их, они веселее из воды выпрыгивали.

А сейчас – печально как-то… Вот бы – с ними!

     — И имя бы у тебя было – Ихтиандр.

     — А ты что, не хотела бы?

     — Хотела  бы. Если бы это хоть чуть-чуть  возможно было. А так …

Я другого хочу.

     — Чего?

     — С тобой  вечером поехать. Или чтобы ты со мной – завтра…

     — М-м-м-м-м-м…

     — Замерз ведь. Давай погрею.

     — Ты чего?!   Ну, Светка, тебя не поймешь!

   — Помолчи…

 

                          КУПЛЕТ ТРЕТИЙ

 

                                                      «и после»

 

                                                       1

   — Да? Алё?

   — Привет.

   — Здравствуйте…   0-о?! Привет! Кру-у-уто!

   — Неужели узнал?

   — Конечно! Откуда ты, Ирка?

   — От верблюда. Света  я.

   — Та-а-ак…

   — Об косяк … Ладно, не подыскивай слов. Не обижаюсь. Смешно было

бы через десять-то лет обижаться.

   — Да уже – почти пятнадцать… Теперь узнал. Уз-нал.

   — Точно? А фамилия?

   — У меня других Светок не было.

   — А у меня вообще других не было… Что замолк? Не боись. Шучу.

   — Ты где?

   — На том свете.

   — Тогда – до встречи.

   — До встречи… Когда освободишься?

   — Часов в пять.  В шесть можем где-нибудь встретиться.

   — Я стою на какой-то площади. В центре – фонтан с музыкой.

   — Знаю. Театральная.

   — Зато я не знаю. Первый раз у вас. Давай здесь у фонтана и встре-

тимся. Других мест я все равно пока не знаю. Не у вокзала же встре-

чаться.

   — Узнаем друг друга-то?

   — Я – узнаю.

   — Да-а-а? У меня ведь теперь пятна нет. Сразу после школы проопери-

ровали.

   — Тогда «Огонек» купи.

   — А я тебя как …

   — А я уже купила …

   — Шутишь все… Слушай, а откуда ты знаешь, что я здесь работаю? До-

мой мне звонила?

   — Да. Мама твоя телефон дала. Рабочий. А домашний ты мне дал.

Тогда еще. Я его на руке написала.

   — До сих пор не стёрла?

   — До сих пор.

   — А мать только телефон дала, или сказала, где я работаю?

   — Нет, не сказала. Но раз ты спрашиваешь, то догадываюсь. В морге

что ли?

   — Ага.

   — Сбылась мечта идиота.  А вот моя мечта не сбылась. Я проститут-

кой стала … Да  что ты опять замолчал-то? Совсем, что ли, шуток не

понимаешь? Учительница я. Начальных классов. Училка-дурилка. Вот,

приехала к вашим. Опытом делиться …

   — Слушай! У вас же сейчас там …   Ты что оттуда приехала?!

   — Да нет. Я уже лет десять твоя соседка. По области. По распре-

делению попала. Так и осталась здесь.

   — В Вологде?

   — В Костроме.

   — Семья?

   — «А сына как назвала  …» Я ж не по «межгороду» звоню. Навсегда

не исчезну. Встретимся – поговорим. Иди, давай, работай.  Ждут, навер-

ное…  Впрочем, клиентура у тебя спокойная, неспешная. Да?

   — Да, неторопливые ребята…  Ну, ладно.  Значит, говоришь, узнаем

друг друга?

   — Ой! Совсем забыла! Я ж тоже прооперировалась! Теперь я блондин-

ка, ноги у меня длинные и грудь еле ношу.

   — Ты что, в школе для особо одаренных работаешь?

   — В смысле?

   — А шутки твои до меня с трудом доходят. Не для средних умов шу-

точки…  Со вторым дном.

   — Но я действительно теперь блондинка! Крашенная… А что до ног и

груди… ну, не знаю. Сам оценишь.

   — Да-а-а?!

   — Да. А ты что, теперь плохо видишь?

   — Да нет, хорошо вижу. И руки, между прочим, целы.

   — Да-а-а?!  А ты в перчатках работаешь?

   — Конечно…

   — Тогда не забудь снять, Казанова…  Ну, всё! До вечера. Тут оче-

редь собралась. Мужики одни. Не пойму только – позвонить, или …

   — Ну, конечно же – «или»! В шесть, у фонтана. Пока!

   — Пока…

 

                                         2

 

   Слабо освещенный единственной лампочкой, а не окнами – их нет –

коридор. Но свет так же поступает и из нескольких открытых дверей

справа и слева по коридору. Оттуда же исходят и звуки. Гулкие,

с эхом. Это – шаги, шарканья; звон от соприкосновенья металла о ме-

талл и металла, о, возможно, кафель или камень; звук, то капающей,

то льющейся, то плещущейся воды, или не воды; разные по тембру и силе

голоса и, иногда, смех; трудно различимый, но безусловно радио, голос.

Коридор с наполовину темно-синими стенами пуст, но не очень. Есть стул,

тумбочка. Телефонный аппарат – на ней; пепельница – рядом с ним. Жи-

винку в картинку вносят не только описанные выше звуки, но и лежа-

щий в пепельнице раздавленный, хотя и окончательно не погашенный, с

сизым, почти  не колеблющимся волоском дымка, окурок. После очередного

взрыва хохота из одного из дверных проемов от порога по полу коридора в

сторону противоположной стены начинает расти тень. Телефон уже молчит. Часы

еще тикают…

   Площадь. Фонтан. Зелень. Все движется: машины, люди, деревья, зда-

ния, воздух, солнце на небе, небо над Землей, Земля под небом. Даже

комариное тельце, упавшее мертвым с пахнущего французским лба, не ле-

жит спокойно на асфальте. Где уж там… Последнее место пребывания

живого комара – гладкое и равномерно смуглое, если смотреть издалека,

 а если смотреть вблизи, то можно с  этим и не согласиться. Кожа на

 лбу, так же, как и всё вокруг, – в движении. Вот она собралась в не-

 сколько не очень глубоких складок, продольных, а вот – в несколько

 поперечных. Вот складочек опять не видно. А вот – новый комарик. Бед-

 няжка … Ужас – центр города, а столько комаров! Кусты, вода, июнь –

 поэтому, видимо… На лоб падает завиток волос. Мелькает и исчезает

 уже вместе с завитком ладонь, блеснув колечком. Вроде бы – женский…

Вроде бы – правая… Вроде бы – обручальное…  Вроде бы…   А мо-

жет быть, и нет.

 

 

                                                   3

 

   — Во-о, сукин сын! Знает ведь, сволочь, что не фонтаном я здесь любу-

юсь…  Не-е-ет, надо было и вторую бутылку подальше в кусты забросить!

Чтоб я поползал, поискал её. Сука…  Чтоб ты блеванул этим пивом…

А вот хрен тебе в зубы! Не встану! Не унижусь! Ни за что! Наверное…

Ну, по крайней мере, пока ты здесь сидишь, жирняга. А потом, конечно,

надо бы сползать, подобрать. Через пару часов уже все магазины закро-

ются, а мне бы еще штучки три-четыре найти б не мешало. Чтоб с Вень-

кой не скидываться: добавит, гад, совсем немного, сколько мне не хва-

тает, а потом выклянчит полпузыря. Базилио…  Ему-то, хиляку, и от такой дозы

балдёж, а ты потом ходи вдоль трубы – ни уснуть, ни догнаться.

На улицу не высунешься – холодно еще по ночам бродить. В «круглосу-

точные» охрана не пускает. Да и менты чё-то озверели. Ладно бы в

«аквариум» отвозили, а то… Что мы им сделали?! Новые дубинки что ли

им к лету выдали, разминают?…

                                                              *

   Ну, что уставился? Не нравлюсь? Эстетическое наслаждение тебе пос-

ле пивца порчу? Да не морщись ты! Не вороти рожу-то сытую! Глянь-ка

еще разок на меня, да подумай, если есть чем…

                                                              *

   Про суму и тюрьму слыхал? Слыхал. Вот, перед тобой эти самые –

сначала тюрьма, а потом сума – и сидят.  В одном лице, так сказать…

                                                              *

   Подойдет, скажем, к тебе сейчас хулиганище-бандитище  здоровый и

деньгу попросит. Дашь? Не дашь?! Оттолкнешь его и убежишь?! Ну, и

дурак. Потому как от толчка твоего  упадет этот бедняга и долбанёт-

ся во-о-он об ту урну железную. Башку себе разобьет. А когда «скорая»

наконец-то подъедет, то тело его с этой самой урной уже одной тем-

пературы будет. Понял? Не понял?!  Объясняю. Тачка твоя стоит? Твоя.

Бросишь ее? Не бросишь. Сядешь и укатишь. Ну и что, что пивка выпил.

Мы ментов не боимся. Пока. Правильно. А старичка видишь на соседней

скамеечке? Ушлый старикашка.  Думаю, не только тебя, но и номерок у

твоей машинки запомнит. Пару циферок-то уж точно. А дальше – дело

техники… С тюрьмой, пожалуй, мы все усекли, можно не продолжать…

Теперь – сума. Годков семь-восемь оттрубишь – это, как пить дать.

Жена-дети есть? Нет? Значит, еще проще – маманька старая сыночка до-

мой не дождётся. К своей маманъке отправится. А квартирка после смер-

ти ее – фьють! – тоже тебя не дождётся… Друзья, говоришь?! Подумал,

чё сболтнул-то? Самому смешно не стало? То-то же… Вот, вкратце

и все…

                                                        *

    …и возьмем мы тебя с Венькой к себе. Третьим. Местечко рабочее

тебе выделим. Вон, хотя бы в том детском садике.  Место не очень

прибыльное, но зато уютное. Днем детишки носятся, верещат – поносталь-

гируешь. Вечером на скамеечке школьнички песенки всякие щипателные

под гитару поскуливают – слезу пустишь и, опять же, – поностальгируешь.

Романтика! Пьют, правда, они редко, и «бычков»  жирных от них не дождешь-

ся, но ведь и мы с Венькой тоже не сразу звезды с небес хватать стали.

Попривыкнешь, опыту поднахватаешься, а там, глядишь, и вакансия какая

подвернется… И вот, тебя уже к театру или даже к фонтану подпус-

кают! Живи-не-хочу!… Сядешь тогда ты на эту скамеечку и вспом-

нишь, каким расточительным был, каким не внимательным к братьям стра-

дающим… Сука…

                                                        *

   Когда ж ты писанькатъ-то  захочешь, жеребец? Две ж бутылки выпил,

выжрал, можно сказать…

                                                        *

   Ну-у-у, наконец-то, наконец-то! Оторва-а-ал попаньку. Понё-ё-ёс две

пол-литры в тазу малом. Что б тебе не донести их!…

                                                        *

   Так, Лёшенька, теперь и ты давай-ка свой задок тощенький подни-

май и забирайся в «белой акации  гроздья душистые». А то, гля, расфило-

совствовался – «сума», «тюрьма»… Даже сам почти поверил в придумку

 свою, алкаш несчастный…  Ползи-ка лучше за бутылкой в кусты, бом-

жина позорный. Из «бывших», так сказать. Из, так сказать, «второй вол-

ны»… Челкаш, едрит-твой-чиж…

                                                                *

   Та-а-ак… Вот ты где… А подружка?… А вот и подружка!

Цела хоть? Цела! Обе целы… Та-а-ак, теперь выползаем потихонечку,

выползаем… блин! Осторожно, Лёха! Так и без глаз остаться можно.

Хотя, говорят, слепые на паперти не меньше нашего за день нагребают…

Тьфу, идиот! Нашел, о чем подумать. Ползи, давай, дальше, слепой музы-

кант…

                                                          *

   А эт-то еще что сие?!  Кто такие?! На минутку нельзя отлучиться – расселись!

Еще и сосутся! Глазки прикрыли от удовольствия…  Между прочим, сударь и

сударыня, под теперь уже вашей скамеечкой не мусор какой-нибудь ва-

ляется, а мой, как бы это выразиться, джентльменский набор в пакетике,

позарез, кстати, мне сейчас необходимый. А взять его как? Я ж не по-

лешка бесчувственная кайф-то вам обламывать. Да и знаю, что в такие

минуты даже опасно некоторых тревожить. Особенно самцов. Но и вы

меня поймите. Сколько вы тут целоваться собираетесь, голубки? Мне ж

работать надо…

                                                        *

   Ну-у-у, разошлись-то как! Светло ж еще, люди кругом, бесстыдники…

                                                        *

   И вроде не маленькие уже. Этот-то, с пятнищем в полморды, – ишь, как

ладошкой-то она щечку его страшненькую поглаживает! – вряд ли меня

младше…  Да и эта, цыганистая, далеко не девочка. Вон, кудри-то её черные –

с проседью …

                                                        *

   Ну да ладно, ваше дело, сидите уж … Похоже, это надолго… Пойду,

пока эти сдам. Небось, не стащите добро мое. Только вы, пожалуйста,

не уходите, подождите меня, а то коллеги мои, понимаете, шастают тут …

Я сейчас… Я быстро…

                                  ************************************

 

 

                                                  ПРИПЕВ

 

      (исполняется после каждого куплета по два раза)

 

 

                                                                  *

А небо-то?! Ну-у-у, такое, блин, всё из себя огромное-огромное!…

А звездочки-то?! Ну-у-у, такие, блин, все из себя далекие-далекие!…

А ты-то?! Ну-у-у, такая, блин, вся из себя любимая-любимая!…

А я-то?! Ну-у-у, такой, блин, весьизсебя-весьизсебя!…

А жизнь-то?! Ну-у-у, это, блин, ва-а-а-ще!…

Бляха-муха …

Ла-ла-ла…

 

                                                                           июль 1996 – январь 1997

                                                                       Новокемский – Петрозаводск