По озеру Белому плывут тучки серые,
а за ними грабаюсь я на челноке.
Блёсенка последняя за корму заброшена,
веретёнцем кружится там, на глубине.

А судак-судачище, чудо хладнокровное,
от безделья тащится за моей блесной,
шевеля усталыми плавниками нехотя
и вращая сытыми бельмами с ленцой…

Так вот и гуляем мы с самой зорьки утренней,
за зарёй вечернею к западу плывём.
Он — со дна озёрного, я — со дна небесного —
вверх глядим и думаем каждый о своём.

Я слежу за облачком, а судак — за лодочкой.
Оба возбуждаемся от миров чужих,
нам пока неведомых, но всплывать не хочется,
и взлетать не хочется до сроков своих…

Ждёт на мелководии судака сударушка,
не метая, мечется кинутой немой.
А меня, немилого, печка ждёт холодная,
да гармонь на лавочке, да в углу святой.

Но о возвращении нынче мы не думаем.
Нынче мы затеяли странную игру —
Золотою рыбкою мне судак мой кажется,
дураком Емелею я кажусь ему…

Чайки белокрылые — злые рыбьи ангелы —
с воплями истошными реют над водой.
А другие ангелы, только чернокрылые,
тихо и невидимо кружат надо мной.

Озеро огромное. Берега туманные.
Небеса просторные. Горизонт в огне.
Колыбелька-лодочка на волнах качается,
и душа нездешняя спит пока во мне…

2001